Поэма о матери.

Мне сегодня чего- то не спиться
И в глазах всё мерещиться мать
Неужели мне это не сниться?
Всё никак не могу я понять.

Я считал, что не будет ей сносу,
Что всегда она смерть покорит,
Что судьба ей дала непосильную ношу,
Что в душе у неё всё пылает, горит.

Я не думал тогда, что так скоро случиться,
Я ведь жив, а её уже нет,
Что в груди моей сердце стучится,
А твой гимн до конца уж пропет.

Никакой не поднять тебя силой
И никто здесь не сможет помочь,
Только ветер споёт над могилой
И затем удаляется прочь.

Раньше часто я груб был с тобою,
Мало ласковым именем звал,
Я о счастье твоём и не думал порою,
О заботах твоих я тогда и не знал.

Я отца лишь запомнил в ту ночь роковую,
Он сказал нам троим, чтоб мы слушали мать
И сменив свой костюм на шинель боевую
Этой ночью ушёл навсегда воевать.

Нам троим не из лёгких досталася доля,
И забота о нас на тебя вся легла,
От работ твои руки покрыли мозоли,
Но с такою же нежностью нас берегли.

На завод, как всегда, рано ты собиралась,
По две смены подряд там, работала ты,
Как всегда в вечер поздний домой возвращалась
И стирала бельё ты для нас у плиты.

Я почти не видал, что б когда то ты спала,
Чтобы руки твои отдыхали во сне,
Иногда по лицу тень мельком пробегала,
Значит что-то плохое приснилось тебе.

Если ты и стояла когда- то без дела
На пожары смотря из своёго окна
То в душе то твоей кровь возмездья кипела
За сожжённые сёла и города.

Те пожары тогда к нам с грозой приближались
И лавина людей к нам в посёлок пришла
И по два и по три человека держались,
Ты искала отца, но его не нашла.

На посёлок тогда участились налёты,
Одиноким стоял наш стекольный завод,
С каждым днём всё нахальней вели самолёты,
Пулемётным огнём поливали народ.

Я сейчас вспоминаю такой ещё случай,
Чья-то мать двух двойняшек присела кормить,
Вдруг с крестом самолёт, пролетая над тучей,
Начал беженцев мирных прицельно бомбить.

И бежал кто куда, только мать та осталась,
Ей с двоими детьми никуда не сбежать,
Бомба там взорвалась, и нам всем показалось,
Что из всех, кто там был, все остались лежать.

И как будто бы кто вдруг скомандовал «Смирно!»
Вся толпа замерла, видя страшную жуть,
Продолжали сосать они дружно
Обезглавленной матери грудь.

И теперь, вспоминая вот эту картину,
Самолёт тот с крестом и бежавший народ,
Очень хочется знать, кто родил ту скотину,
Представителя высших арийских пород.

Через несколько дней и завода не стало,
А на месте его была груда песка,
От такого конца нас судьба миновала,
Только душу скребла почему то тоска.

А на следущий день вырвалась эта свора,
Стук тяжёлых сапог застучал у дверей,
Никогда мы нахальней не видели вора,
И подонков таких не видали наглей.

Первым словом было: «мамка яйки!»
Это значит что яйца давай.
Всё отчистив в избе как голодныйе лайки
Поднимали они свой отрывистый лай.

Им большим наслаждением было
Во дворе наших куриц ловить
И отчистив кастрюли от супа
Всё что было в избе ворошить.

В моей жизни всегда меня мать поучала:
«Не трогай чужоё- оно не твоё»
Им матери верно внушали другое:
«Вокруг что ты видишь- всё это моё!»

После них ничего не осталось,
А зима ведь была на носу.
По утрам реже солнце блистало,
Белый иней сменил нам росу.

В селе почему то пропали собаки,
Исчезли вороны и воробьи,
Мы тщетно боролись за жизнь в этом мраке
И кое как по жизни брели.

Мы по прежнему жили в избушке,хлеба не было, не было дров,
Как мечтали мы все о горбушке,
Рассказать вам об этом нет слов.

Мы с запасом щавель собирали,
И гнилую картошку ели всю с шелухой,
Потому что всегда её не хватало,
А желудок урчал, потому что пустой.

А про сахар у нас только в мыслях мечтали,
Каждый пробовал лишь сахарин,
Золотухой тогда дети часто страдали,
Как святая вода был простоё маргарин.

Ты тогда часто нас покидала,
Чтобы хлеба достать и нас всех прокормить,
Всё, что можно менять, ты носила, меняла,
Что б к победе в войне, нас отцу сохранить.

В лепёшки всегда добавляла опилки
А в приправу крапиву и лебеду,
И восхваляли при свете коптилки
Эту мечту- замениху- еду.

Простая олифа нам маслом казалась,
А шоколадом был плиточный клей.
И ведь всё это не откуда то бралось.
Это ум и смекалка родных матерей.

Незаметным путём в семью голод прокрался,
От него как шары, стали пухнуть тела,
А за ним втихомолку и холод пробрался,
И меньшого из нас смерть с собой увела.

Раз ты нам принесла по жмыху небольшому,
Позабыв лишь себе часть его отделить,
Каждый в рот положил по куску дорогому
И сосал так его, лишь бы время продлить.

И казалось кругом, что всё стало прекрасно,
Что на свете нигде нет уж больше войны,
Убеждать в другом- время тратить напрасно,
Вот, что значит были голодны.


II

Но порывы души, наслаждения,
Всё прервал автоматчиков строй,
Всё закрыл пеленою забвенья
И отнял от земли нас родной.

Как скотину в вагон загоняли,
Подгоняли кричащих детей.
И штыками тому, кто не лез, помогали,
Закрывая замки у дверей.

И фактически стыд презирая,
Нужду мы справляли в вагонном углу,
Одеялом себя прикрывая,
Под стуки колёс, уносящих во мглу.

На чужой стороне новый ряд унижений,
Целый ряд злостных действий каждый там перенёс,
И никто не познал, хоть бы тень уважения,
Непосильную ношу каждый в лагере нёс.

Поместили нас всех за колючей оградой,
Метра три или пять высотой.
И единственной нашей отрадой
Отдых стал краткосрочный, простой.
На работу вели, лишь одиннадцать стало,
Как всегда на работе стоял часовой,
Его штык доставал, если сделал ты мало,
Или отдыха ради затеял простой.

Один раз за сутки баландой кормили,
Это был наш спасительный круг.
Ноги в то время едва волочили,
Всё было мрачным и мёртвым вокруг.

Здесь людей пофамильно не знали,
Каждый номер имел только свой.
По ночам номера вызывали,
На расстрел уводили порой.

Здесь не услышать звук детского смеха,
Мелодии песен не звучат здесь давно.
Как будто пришёл конец белого света,
И стало нам, жить иль не жить, всё равно.

Если ты не успел подчиниться приказу,
Или зоны запретной коснётся нога,
Леденящее «Хальт!» прогремит громом сразу
И спина ощутит штыков острых рога.

Всех провинившихся ставили к стенке
Остальных заставляли смотреть,
Что б не повадно живущим в застенке
Их могут так же с жизни стереть.

В далёком Израиле есть «Стена плача»
Паломникам там отпускают грехи,
А узникам нашим не светила удача,
От них оставались одни потрахи.

Казнили за всё, за то, что ты русский,
Стреляли за то, что ты просто еврей,
За то, что не знаешь законов ты прусских,
И просто, что ты не арийских кровей.

При виде цыган они фанарели,
Поспешно хватали в руки наган,
В безумстве своём вдруг внезапно дурели,
У них аллергия была на цыган.

И ещё целый ряд унижений
Для надсмешок лихих нашли злачную брешь,
Если вшивый, без всех возражений
Полосу в голове простригали на плешь.

Спали мы на двухъярусных койках
Время ход забывая порой,
И водились клопы в этих стойках,
Смрадный воздух стоял в хате той.

Когда то мы запах цветов ощущали
Манила нас в лес соловьиная трель,
Иллюзии наши давно уж пропали,
Но вырваться с клетки- была наша цель.

Скорчившись, съёжившись стали в бараке,
Мы отражали нашествие вшей.
За чистоту мы боролись в том мраке.
Всё это было в порядке вещей.

Всех красивых девчат уводили
Офицеров, солдат развлекать
Будто матери их породили
На позор всем врагам обрекать.

Жизнь монотонно текла в этой схватке
Порой приходилось по волчьему выть,
Сжавшись в комок, в пищевом недостатке
Мы продолжали по прежнему жить.

И казалось иссякло терпение,
Истощался запас твоих сил.
Но всегда находилось лечение,
Если слабый тебя в том просил.

И смотря на тебя удивлялись
Ты могла веру в слабого влить,
И согнувшие враз выпрямлялись,
А таких враг не смог победить.

Нам досталось по жизни мотаться
Много мук и страданий мы вынесли в ней
Но не привыкли мы покоряться
Даже на крае могилы своей.

Три века татары нас покоряли,
Однажды французы к нам в «гости» пришли
Нежданных «гостей» мы всегда принимали
Что положено богом, они сами нашли.

На землю вы нашу зубы точили
У нас отнимали право дышать
Те, кто очень хотел, те её получили
Всех недобитых земля будет ждать.

И когда звон победы раздался
И Рейхстаг уж в Берлине пылал,
Каким мизерным здесь полицейский казался
И прощенья прося твои ноги лизиал.

Нас каштаны домой провожали,
Их в Германии кто не видал?
В каждом городе их находили,
Как маяк, как горящий сигнал.

По дорогам шоссейным и гладким
Шёл в Россию студобекеров ряд
И махал нам стволом очень шатким
Яблонь бархатных листьев наряд.

А при въезде на нашу границу
Стал и воздух как будто милей,
Здесь увидели снова синицу
И бескрайний простор полей.

Иногда нам берёза сменялась,
Да седая сосна или дуб,
И уверенность в душу вселялась
И хотелось идти в первый клуб.

И теперь, как душе не воспрянуть,
Как же мне обижаться на век,
Ведь на родине мне не дадут в воду кануть
Только здесь ощущаешь, что ты человек.

Так позволь мне же, мать,
На колени припасть,
Я в долгу у тебя, ведь, родная,
На твой голос живой,
И твой облик родной
Я сквозь жизнь пронесу вспоминая.