Графиня Елизавета Батори

Я дух темных Венгерских лесов,
Призрак замков, холодного камня,
Видел точно, как чаша вселенских весов
Переполнилась кровью восстанья.

В те века пролетавшая птица крылом
Задевала осколки господнего гроба.
Христиане никак не сойдутся в одном -
Турки в штурм на границы идут твердолобо.

Заварилась в котле этом диком СУДЬБА,
Та судьба, о которой слагают легенды.
Здесь спастись не поможет благая цельба -
Все порки людей остаются нетленны.

***
В этот скорбный наш мир появилось дитя -
Уроженица знатного рода Батори,
И она эту жизнь пролетела, светя,
Попирая собою людские устои.

Говорят, будто град поразил небеса
В миг рожденья ее посреди жара лета.
И какие еще принесла чудеса
Дева с именем Елизавета?

С малых лет ей жестокость была не странна,
Ее мать без зазрений хлестала служанок.
«Будет твердой рука, голова холодна,
Простит сотни лет родовой древний замок».

Ей самой довелось топить малых щенков,
Убивать диких птиц для забавы.
Что до боли других? Не жалеть ДУРАКОВ!
Доля крысы – познать вкус отравы.

Я парил над ней, будто прозрачная дымка,
Ее жизнь занимала все больше внимание,
Как по стеблю цветка пробегает росинка,
Так я был рядом с нею в ее лишь сознании.

***

А графиня росла, и росла красота.
Видел я ее, словно на небе звезду.
Ее кожа бела, да и глаз чистота
Оставляла на мыслях моих борозду.

А когда ей исполнилась дюжина лет,
Династический брак с Ференцем Надашди
Заключили они, и давали обет
Вечно быть неразлучными в голоде, жажде.

О любовь, ты кромсаешь порой берега
Самых злых и жестоких людских островов.
Пред собою графиня не видит врага,
Пред Ференцем открыт ее сердца засов.

Девам свойственно душу давать на разгром
Светлым чувствам, которыми живы все твари,
Что укутаны теплым небесным ковром
На смешном, голубом и малюсеньком шаре.

***

Время бежало галопом вперед.
Ференц уехал, война дарит муки
Сердце графини, как рыба об лед,
Бьется в жестокой разлуке.

Тут по бумаге скрежещет перо,
Каждая строчка страданьем согрета.
Все без любимого тускло… серо…
Мечется в приступе Елизавета.

«Милый мой Ференц, проходят года,
Голос молвы долетает до дома,
Будто ты взглядом берешь города.
Трусость тебе незнакома.

Знаю, как любишь ты нашу страну.
Черным Беем прозвали тебя злые турки.
Только никак… извини… не пойму,
Сколько же ждать мне свиданья минутки.

Каждую ночь ты приходишь во сне,
Лишь тобой дорожу я на свете.
Слышится голос твой в каждой весне,
Впрочем, и в осени, вьюге, и в лете.

Возвращайся скорее ко мне, мой герой,
И со мною останься навеки.
Поцелуи мои долетают стрелой
До тебя… через горы и реки…»

***

Мелкий дождь нагоняет промозглую мреть,
По дороге летит черный конь.
По бокам его лихо проходится плеть.
Так графиня глушила сердечный огонь.

По обочине тихо старуха плелась.
Ее грязью обдав подкопытной, графиня
Уж почти уже мимо совсем пронеслась,
Только вкопанный замер конь, шерсть ощетиня.

«Что торопишься, внучка? – смеялась карга.
Ты уверена в том, что куда-то успеешь?
Ведь на свете еще не бывало торга,
Где ты времени купишь, и старость отсеешь.

Посмотри на себя, ты пока молода.
Скоро кудри подёрнутся старческой шалью.
Ты припомнишь меня, и припомнишь тогда,
Когда лоб твой покроют морщины печалью.

Тридцать? Сорок? Иль больше ты видела зим?
Думаешь, Черного Бея устроит старушка?
Будет он молодою скорей соблазним.
Ты ему - надоевшая в детстве игрушка!»

Мелкий дождь превратился в клокочущий ливень,
Опустела дорога, пропало видение.
Обезумевший конь мчался, будто бы тень
Смерти тень нагоняет его без сомнения.

Доскакав до дворца, бросив служке коня,
Она в спальне закрылась без пищи и влаги,
Перед зеркалом там прорыдала три дня.
Ее разум погиб, дав жизнь злобной отваге.

***


Глаза были закрыты у светлых богов,
Раз смогли допустить они эти события.
Рядом с спальней графини звук тихих шагов
Заставляет Батори покинуть укрытие.

В коридоре стояла давешняя ведьма.
К Елизавете протянуты руки.
Не хватило графине остатков ума
И прогнать эту тварь не позволили муки.

«Не волнуйся, родная, ведь нынче стареть
Удел слабых и бедных крестьянских батрачек.
Будешь ты до конца своей жизни блестеть,
Если в кровь окунешься всех этих простачек.

Прикажи-ка немедля явиться в подвал
Своей самой красивой и глупой служанке,
И кромсай ее плоть, пока кнут не устал.
Пусть познает в конце она боль каторжанки.

Собирай ее кровь во глубокой бадье.
А когда душа падали выйдет из тела,
Искупайся в бадье этой, будто в воде,
И смотри, как глаза ее спят, омертвело»

С той поры дикий стон не утих не на миг.
В соках жизни графиня купалась раз в сутки,
И таким диким счастьем пылал ее лик
В эти жуткие скорбные смерти минутки.

Я все видел, хотя и уже стал почти слеп.
Слиться честно пытался я с камнем подвала.
Неужели не знает она, как нелеп
Ритуал, коим молодость тут выпивала?

По груди текли струечки алых дорог,
А из уст лился гневный поток лживой брани.
Сотни девственниц жизнь потеряли у ног
От безжалостно-твердой в безумии длани.


***

Спустя несколько лет облетела молва
Все Венгерские земли о страшной Графине.
И хоть суть этих слухов была такова -
Не внимала им власть по какой-то причине.

Но когда переполнилась жутью страна
Так, что даже заплакали кровью иконы,
На разгром та графиня была отдана
По приказу всевластной Венгерской короны.

Вел солдат ее, дядюшка Турзо пфальцграф.
Без препятствий вошли они в Чейтовский замок.
Старый воин он был, и суров твердый нрав,
Но его удивленье не ведало рамок.

Видел он части тел на замшелом полу,
От запекшейся крови черны были стены,
Пережжённые кости в печную золу,
Трупы дев, коим зверски вскрывали тут вены.

Елизавета встречала гостей на дворе
С гордо поднятой вверх головой.
«Что, вы думали, спрячусь в какой-то норе,
Примирившись с хромою судьбой?

Мне по праву рождения доступен сей дар.
Привилегия графини – страдание черни.
Я смывала их кровью старенья нагар
И никак не жалею об этом решении».

Турзо так рассудил, слыша искренний бред,
Взглядом в небо он молнии дико метал:
«В башню тварь заточить до конца ее лет,
А сообщников ведьмы ждет наш трибунал».

***
Трое лет еще Батори сохла в неволе.
За три года на триста она постарела.
Продолжалось ее заточение, доколе
Дух мятежный не бросил постылое тело.

Не сказала ни слова она за все время,
Ни слезы, ни молитвы, ни жалоб, ни стона...
Я не ведаю, было ли тяжко ей бремя
Всех загубленных жизней у графского трона.

Я не смог осознать, ведь бесплотен и вечен,
Что для женщины молодость, что красота...
Если лишь к молодой тебе мир человечен,
Значит, в сердце твоем лишь одна пустота.