Ты, верно, хочешь знать, зачем я здесь,
в Соборе Патрика, над надписью латунной
отбеленный веками твой скелет
тревожу незнакомой речью?
Я, Декан,
имел несчастье криком огласить
страницы твоей книги, где всё так же
висит в приёмных фото короля,
фрондера поджидает у дверей,
тень незнакомца в маске и с кинжалом,
с сиренами к голодным горожанам
по воздуху проносится Лапута,
и фаворитом выпитый бокал,
журча, бежит не в жёлтый писсуар,
а в неподвижный Стикс. Дворцы там те же,
и та же нищета, и та же пошлость.
Не думаю, Декан, что это ад.
Скорей века, окаменев, создали
диковинный пейзаж твоих фантазий.
Века,
когда, заслышав топот у дверей,
молились мы: «Его, а не меня!»,
с испуганною лампою в руке
закапывали клады в перелесках;
минуя эшафот, шептали: «Значит,
так суждено!» - и убегали,
убегали,
убегали.
Но всё-таки не ад. Я знаю точно.
В аду есть только вход, а здесь есть выход.
Один лишь выход, но его довольно,
когда сюжет не сможем изменить,
ни с ним мириться, выйти из дверей,
зажав в руке упрямой лепту бунта,
чтоб лечь, Декан, под плач немого горна
с твоими рядом белыми костьми.
|