Виталию
Детей я не люблю, но штамповать их
любимый труд – признался как-то киник.
А ты, бредя, к супружеской кровати
возносишь небу ектенью о сыне!
Слуг отослав и сняв с себя одежды,
ты сетуешь, на угли сыпля ладан:
«Пять дочерей! Великий Громовержец!
Приданного, талантов воз им надо!
Да и мужей, в Афинах, им путёвых
как отыскать? Юнцы то «Лисистрату»,
глядят, бесстыдники, а то каких-то новых
богов выдумывают следом за Сократом.
Другое дело сын! Он кость от кости!
Побег зелёный кедра рядом с кедром!
Пролёт моста, что ляжет через пропасть,
со мною рядом, прадедом и дедом!
Младенцем будет – буду с ним по саду
гулять и подражать всем птичьим свистам,
прочту с ним «Одиссею» с «Илиадой»
и научу, дубасить как софистов.
Когда же возмужает мой наследник,
и станет, как и я умён и строен,
надену серый, на него передник
и тайны мастерства ему открою.
Вдвоём мы - Поликлета одолеем!
Да что там, Поликлета, даже Фидий,
к нам приползёт проситься в подмастерье,
но мы его, не выслушавши, выпрем!
В конце ж, когда почию прахом в урне,
всех переплюнув мастерством и званьем,
мою в два роста высечет скульптуру,
что б я в веках остался узнаваем»
Прости ваятель, тон шутливый этот!
Поэт ребёнок и умён не шибко,
и если череп встретиться поэту,
тот назовёт оскал его улыбкой!
Но в этой инфантильной полудрёме
есть плюс, мой друг. И умысел есть тонкий -
готово небо, быстренько исполнить
любую просьбу. Лишь бы он умолкнул.
И потому, свой голос, голос друга,
с твоей мольбой сплетая воедино,
он верит, что тебе, с твоей супругой
подарят к лету, Олимпийцы, сына!
|