Ко всему притереться способно дитя природы -
К бесконечным дождям, вечной сырости по утрам,
Когда лето в стране твоей - только лишь время года,
А в раскисшую дверь бьются северные ветра,
Словно просят укрыть от объятий угрюмой стужи,
Что сверх всяких приличий безумствует в январе,
И когда голос твой за семнадцать лет ей простужен,
Сложно петь так, чтоб песня велела огню гореть.
Энн, твердит ее бабка, не лучшая в поколении -
Не стройна словно ива, не звонкая как стекло.
Но огонь загорится в печи по ее велению,
Разогнав кровь по жилам и сердце согрев теплом.
Энн поет и не знает, что вьюга укрылась в омуте,
Устрашившись весны, что стоит за ее плечом.
Она знает лишь только, что стало теплее в комнате,
А что ветер заслушался - в общем-то не причем.
Мать зовет ее жалкой, беспечной пустой нахлебницей,
Только Энни давно на нее уже не в обиде, и
Если искра живого огня только ели теплится,
Не имеет значения, что ты не можешь видеть
Ни ее, ни зловещие тени во тьме за окнами,
Что толпятся у елей на узкой лесной тропе.
Энн не видит, но знает - они ночью бродят около,
Ждут: наступит тот день, когда Энни не сможет петь,
Когда голос ее не прогонит адептов холода,
Не протопчет дорогу для южных ветров с долин.
Только Энн все поет, и томимы безумным голодом,
Тени с первым лучом тают в снежной пустой дали.
Энн не в силах увидеть, как за ночь застывшей лужицей
От бессильных рыданий истает ее свеча.
Только Энни поет. Ведь на этой войне со стужею
Права ей не дано ни сломаться, ни замолчать.
|