Век живя на отшибе, я всё же дожил
до того, до чего воробьи не дожили...
Больше жизни любовью своей дорожил,
но Любовь оказалась синонимом Жизни.
Раздавая автографы спорным богам,
понимая прекрасно, что больше не нужен
чемпион по спортивной ходьбе по ногам,
предпочтя называться отцом, а не мужем,
я учился прощать настоящих людей,
суть вещей умещавших в натруженный мускул.
Зазывал их, блаженных, в уютный кондей,
на любых языках (а скорее - на русском)
второпях разъясняя значение слов
вроде "секса", "торговли" и прочих и прочих...
Был не понят народом, как пристальным злом,
в одночасье лишенный любых полномочий.
То ли поле чудес в безотрадной ночи,
то ль чудесная ночь на безрадостном поле,
но в квартире друзей прозвенели ключи,
приоткрыв предо мной преимущества воли.
Я мириться устал. Я устал бунтовать.
Я постиг назначение всех философий.
Я хочу одного: тихо лечь на кровать
и укрыться одеждой малиновой Софьи.
Я чихал на металл. Я читал "Капитал".
Я себе не чета, как порой Достоевский.
Я полжизни за верой шагал по пятам,
защищаясь открытой улыбкою детской.
Не устали, читатель? Простите меня.
А простив, прокричите мне дружное "Браво"...
После трудной эпохи и трудного дня
я имею на это моральное право.
1992
|