Мы вспомним всё. И будет тем страшней...

Мы вспомним всё. И будет тем страшней
нахлынувшая тень воспоминаний,
чем большее число случайных дней
нас отделит от первого признания,

которое-то, в общем, не сбылось.
Зависнув на года в последней встрече
в попытке временную сдвинуть ось,
и, наконец, отчаяться... чтоб вечер,

по странности лишенный всех потерь,
по срокам перетекших в неизбежность,
возник при входе в выцветшую дверь
и, предпочтя побыть немного между

решением напомнить о тебе,
которое растает с первым звуком
случайной улицы, и стоном по судьбе -
когда-то попрощавшейся без стука,

ворвался внутрь - закрыв обзор на лифт,
и вперившись в меня тревожным взглядом,
как будто проверял: " а помнит ли,
или ему давно уже не надо?".

и чтоб в ответ я всматривался так,
как в ужасе весенних обострений
предметов обретаемость в руках
сама боится этих обретений.

Чтоб я, не смея верить, что не сон,
выглядывал за сумрачные шторы,
сверяя разность дат и поясов
и оставаясь всё равно с рассудком в ссоре,

сорвал со стен прогноз календаря,
оставив незапахнутыми двери,
прорвался в невозможность сентября,
раздет, разбит, как прежде не уверен

ни в чём, помимо хаоса пространств,
меняющихся с каждым поворотом,
и статики оставшегося там
кого-то, кто как прежде ждет кого-то.

И чтоб вслепую, путая следы
из дней, имен, невскрытых вен и писем,
забитое, затюканное "ты"
внезапно, возвратясь с безличных высей,

нашло себя во мне и вне меня,
между которыми - мгновение от вдоха,
вбирающего весь осадок дня,
до что-то вроде выдоха со входом

в обитель заурядных серых птиц,
деревьев, не отмеченных на кронах
проблемами размытости границ
пространства-времени, где мой любимый город

сложился вдруг так просто. Так, что я
от музыки ветров и встречной фуры
был вырван из тиши небытия,
не разбираясь, что пусть сотню раз обдурен,

забыв о том, что мир нелеп и нет
вообще по правде никакого мира,
я пал в местах последнего "привет",
и вечность ждал, вдыхая память ливня.