Я не вправе что-либо писать...

Я не вправе что-либо писать о минувшей войне,
врать от имени выживших в ней об эмоциях павших,
что солдат о приходе своём холодком по спине
извещает безносая… наших и равно не наших…

Ведь из сытого «завтра» и «ныне» легко говорить,
о пропитанном кровью и болью отрезке эпохи,
персонажей придуманных жизнь обрывая, как нить,
на глотке родниковой воды, на улыбке, на вдохе.

Рассуждать об окопной грязи и прожорливых вшах –
моветон и не красит сверкающий образ героя:
у героя как спирт самой высшей очистки душа,
и сидит, как костюм «индпошив» с безупречным покроем.

На героя направлены взоры, как тысячи ламп,
гимнастёрка сродни одеяниям ангельским белым…
Наяву всё иначе, но правит поэзией штамп,
и солдат – истукан из гранита с накачанным телом.

О погибшем напишут, что был безрассуден и смел,
не скупясь на венки из ветвей благородного лавра,
дескать, смерти в лицо улыбаться нахально умел
и под пули бросался, уверенный в солнечном «завтра».

Что Аникою – воином будучи стоил полка
и плеснут, как в лицо кислотою, строкой – плагиатом,
но едва ли напишут хоть слово о бывшем «зека»,
безоружным ходившем в атаку в составе штрафбата

и с лицом, что от страха и злости белее, чем мел,
взятый в клещи свинца и инстинктов животных волною,
за свою драгоценную жизнь живота не жалел,
за предательский трусости приступ не маясь виною.

Я не вправе судить, награждая презрительным «трус»,
затыкая рот совести нравственной ханжества кляпом,
потому как минувшей войны не испробовал вкус,
да и эту познал лишь на звук и немного на запах.

Мы не нами прожитую жизнь, как киношную роль,
надеваем обыденно, словно рабочую робу…
как парик примеряем другим пережитую боль,
чтобы после швырнуть в нафталиновый трюм гардероба.

Тот, кто слышал войну – тот поймёт, а кто видел – вдвойне…
Устремляя свой взор в потолок, горизонт или в небо,
ты не вправе что-либо писать о минувшей войне,
потому что не знал, потому что не видел и не был.