Тихо Браге

Сон – словно скомканный спешно бумажный листок,
хоть за сознание цепко держался зубами.
В пыльном оконце – чернильного неба кусок.
Летняя полночь целует сухими губами,
словно вдова, прикасаясь к усопшего лбу –
сухо, без чувств, в исполнение правил обряда,
лёгким касанием губ провожая судьбу
в пыль на развилке дорог между раем и адом.
Станет порталом раскрытая створка окна,
ветер впустив… покаяние примет бумага…
В шкуру звериную душу оденет Луна,
битая оспиной кратера Тихо Браге.
Мне ли к тому привыкать – я давно одинок
прихотью ставшей единственной, душу укравшей:
ночью глядит на луну из меня - нет, не волк –
ласки лишённый и преданный пёс одичавший.

Плещет по радужке тела небесного свет…
Пляшут по стёклам оконным размытые блики…
Врезался в шею широкий лоснящийся след:
помни, изгой, что ты не был с рождения диким.

Ловят чуткие уши из жизни иной голоса…
где так много предательств, а ласки и верности мало…
Есть поэт, приютивший в себе одичавшего пса…
и улыбка, которую запросто спутать с оскалом…
Надоел этот пёс! Если был бы реальный, живой –
я покончил бы с ним, в морду выстрелив или же в спину.
Утопил, удавил бы верёвкой его бельевой…
Только в каждом из нас есть второго души половина.
Помним оба тепло поцелуев последней Весны,
проживаем одну на двоих беспокойную полночь…
Я в собачьей манере смотрю чёрно – белые сны,
он в манере моей выражает изгнанника горечь.
Кратер Тихо хребтами дробит отражаемый свет,
попадая в чернильные хроники душного лета,
заарканив за столько на Вечность истраченных лет
одичавшего пса, подселённого в душу поэта.
И не дарит прохлады раскрытая створка окна…
и плевать с колокольни высокой на душу бумаге…
Только, вышло уж так, что раскрасила в зверя Луна,
битая оспиной кратера Тихо Браге…

Пёс одичавший… на шее - ошейника след…
Ночь коротка и полжизни уже за спиною…
Чистая правда святая… а может быть нет –
образ из света и пыли, рождённый Луною…