Покаяние

О Господи, прости меня! Я идиот –
Твой верный раб и глупый полиглот.

Прости за радость недомолвки, за изгородь вокруг себя.
За умерщвленье плоти, за «мантру» иль за манту – уже не помню, оно не надо.
Я клял тебя, блаженное святое вымя, и не заметил, что надо мной громада,
Черный образ – Бегемот, ужасное создание. Или нет? Подумаю, тебя не торопя.

Отображение скупого языка
Просил я на холсте, что раньше облака

Своею циклопической походкой, таким же взглядом, полного презрения, он
Раздавить ороговевшею пятою и душою меня хотел. Но острый, готовый к сражению потолок
Своим присутствием все время вторил, что я есть он, а он есть я – шлепок.
Упал ли я иль едкое напоминание – Вавилон.

Терпел, изобразить. Взамен неразбериха.
Нет прихоти. Нет стадного инстинкта, ига,

Ты, поступью тяжелой хребты ломал (спаситель!), что созданы Всевышним
Среди природы и те, которые поддерживают тело – не все ль равно. Обманутый,
мальчишка. Невежества горячий выхлоп. Не великан, а искр глоток. Забытый,
Никому ненужный – лишь щенок. Без привязи и дома, казался лишним.

И даже апологии, лишь кисть и черенок.
Ведь, может быть, кому-то повезет!

Щелей не оставляя, чтоб просочиться. Делаем терпкими скрижали с резюме,
Надеемся на обострение гастрита у... В стране юродства и химер громоздкие крейсеры, сделанные по заказу Босса или нет, везут утонувших в своем одиночестве, обреченных разбиться о сгусток человеческих нервов, ответ на порочную сторону добродетели.

Только этот чистый девственный гротеск – наш мир, стеченье роковых обстоятельств,– кроет в себе девятиэтажных уродов, но которых танцуют святые в набедренных повязках, держа под мышкой томик Достоевского.