Через двадцать лет

Пожар стихал. Закат был сух.
Всю ночь, как будто так и надо,
Уже не поражая слух,
К нам долетала канонада.

И между сабель и сапог,
До стремени не доставая,
Внизу, как тихий василёк,
Бродила девочка чужая.

Где дом её, что сталось с ней
В ту ночь пожара — мы не знали.
Перегибаясь к ней с коней,
К себе на сёдла поднимали.

Я говорил ей: «Что с тобой?» -
И вместе с ней в седле качался.
Пожара отсвет голубой
Навек в глазах её остался.

Она, как маленький зверёк,
К косматой бурке прижималась,
И глаза синий уголек
Всё догореть не мог, казалось.

. . . . . . . . . . . . . . .

Когда-нибудь в тиши ночной
С черёмухой и майской дрёмой,
У женщины совсем чужой
И всем нам вовсе незнакомой,

Заметив грусть и забытьё
Без всякой видимой причины,
Что с нею, спросит у неё
Чужой, не знавший нас, мужчина.

А у неё сверкнёт слеза,
И, вздрогнув, словно от удара,
Она поднимет вдруг глаза
С далёким отблеском пожара:

— Не знаю, милый. — А в глазах
Вновь полетят в дорожной пыли
Кавалеристы на конях,
Какими мы когда-то были.

Деревни будут догорать,
И кто-то под ночные трубы
Девчонку будет поднимать
В седло, накрывши буркой грубой.

<1942>