ПРИЗНАНИЯ ХАРЬКОВСКОГО ВИЙОНА (2)

(Поэма-мистификация о никогда не существовавшем харьковском поэте. Всё, описанное в ней, исключительно плод фантазии автора)


Вдруг очнулся - гляжу, а вокруг мои верные шкеты
- Чё? - совсем очмонел - у ментовки уселся кирной?
Кто-то в бок саданул, кто-то дал докурить сигарету...
- Ну, погнали !- я мчусь - лишь рубахи пузырь за спиной.

Ну, погнали, родные, - какая еще там паскуда,
В миг последний затрусив, застряла в дверях?
Будет громкая слава, будет сладкая жизнь Голливуда
И французские тёлки в Елисейских полях…

Ну, погнали! - Мой Боинг взмывает над Фриско -
Припадаю к бутылке и делаю первый глоток.
Торопливая память, как глупая киска-мурлыска,
В нетерпенье вонзает мне в грудь коготок.

Тридцать лет за бугром догорают оплывшим огарком.
Жизни поздний закат на висках проступил серебром.
А теперь в никогда обо мне не всплакнувший мой Харьков,
Но одним он мне дорог, что в нём есть Госпром.

Рёбер тощий скелет, но закован в могучие латы,
И векам не разжать из бетона отлитый кулак,
Я увижу его, ну, а вас как увидеть, ребята?¬
Лишь сквозь толщу земли в заколоченных тесных гробах.

Нас немного и было рождённых в войну малолеток ¬¬,
Безотцовых, безмаминых, злых на жизнь, как сто тысяч чертей.
И за сытость мы били генеральских откормленных деток.
Скрыто детство моё - не отрыть из обвалов смертей?..

Отстегнули ремни, стюардесса плывёт по салону –
Рот растянут в улыбке, а в глазах поздней осени грусть,
Обагряет октябрь остролистые клёны -
Я не в осень, я в детство свое приземлюсь…

Отработан удар, потому и не знает промашки.
От такого передние зубы летят.
Вечно в ссадинах были на пальцах костяшки,
Но зато слыл крутым средь окрестных ребят.

В коммуналке сортир и по стенам был даже задристан,
Но меня не смущали ни вонь, ни бумажек гора –
Тусклой лампочки свет открывал для меня Монте-Кристо -
Запирался ночами и нередко читал до утра.

А еще пару лет, как и все, увлекался Тарзаном .
Бельевые верёвки заменяли нам плети лиан,
Но за дерзость полётов нередко платили слезами,
Постигая на опыте неизбежность падений и ран.

Серый цвет нищеты был всего откровенней в одежде.
Привыкали все так, что в ином на глаза не кажись.
Лишь экраны кино в нас порою вселяли надежду
На иную шальную красивую сытую жизнь.

Мчатся шкеты мои, я за ними едва поспеваю,
Но один ты - никто - взяли в стаю - её и держись!
Кто-то бегло прочтет и отбросит зевая:
Всё стишки и стишки, да еще и за жисть…