Персей и Форкида

Я слышу, слышу эти крики!
И чаек, смешанных с волной,
и бешеный полет квадриги,
искавшей остров вороной…
Я помню все.
Как фаворитов
четвертовали на куски,
и на помост
влекли Форкиду
осатаневшие мальки,
как палачи в цветных прикидах
рубили головы сплеча
златоволосым титанидам
и застывали у ручья…

Я помню мальчика в хитоне,
в грозу терявшего отца.
Я помню дождь над Кифероном
и грезы спящего юнца.
Потом слова.
Их было много,
он говорил и говорил,
за ним молва
сбивала снобов
в стада у мраморных перил.
А за спиной смешки, и снова
он говорит и говорит…
А за стеной Кронид сурово
уже протягивает щит…

Худой, невзрачный и наивный,
потомок желтого дождя,
он речью медленной и длинной
вооружал в себе вождя.
И гнев царя.
И на чужбину
влечет мечтателя герой.
Так может, зря?
Так может, мимо
промчится образ вороной?
Но корчит завистью богиню
над танцем вольных титанид,
но про Горго шипит Афина,
и миф над пропастью творит.

А над Серифом плещет небо…
Шумит торговая толпа,
и рыбаки роняют невод
в жемчужно-серые тона…
А ведь словам
здесь не поверят.
Здесь поведут в цепи оков
к простым делам
и корифеев,
и желторотых пареньков.
А что ж душа? В чаду безверья
угаром давится она,
но ей чудные кавалеры
подносят полный рог вина…

Я с ней встречался на пирушках,
с ней я заигрывал и лгал,
когда по пьяне и на ушко
перевирал чужой хорал.
Форкида лишь
в тени опушек
вином распахнутых озер
кидала ввысь
свой самый лучший
смешливый и лучистый взор,
и ветерок в ночные кущи
вдруг тихим шелестом впорхнет,
и в хвойно-лиственные пущи
ворвется дикий хоровод…

И наш герой изведал мутных
видений буйного стола,
но он не принял их и спутал
свой путь с прорехою в стволах.
Но иногда
на перепутье
дорог серифских рыбаков
он попадал
в чертог из прутьев,
покрытый росписью богов.
И падал ниц перед распутной,
и силы смутные черпал,
чтобы пред стаею беспутной
стоять, как каменный портал.

Но как-то раз с привычной стенки
к нему другая снизошла,
с щитом зеркальным у коленки,
с мечом Гермеса у бедра.
Змеиный взгляд,
прищурив веки,
на преклоненного юнца,
глаза скользят,
как в зиму реки,
по дну холодного лица…
Паллада. В боевом доспехе.
А сзади лился желтый дождь…
И без сомнения в успехе
доспех повесила на гвоздь.

И про чудовищ говорили
ее надменные уста,
и эти чудища из были
живые были - не с холста.
Что там клыки
того вампира!
Когда кровь стынет лишь от слов…
Когда внутри,
когда незримо,
и нет спасения от снов,
и убегаешь от любимой,
и поклоняешься Горго…
Она тщеславие будила,
она решала за него.

И обещала "полубогу",
что и толпа пойдет за ним,
что будет он подобен богу,
хотя и смертен и раним.
Но лишь тогда,
когда дорога
его на остров приведет,
и навсегда
глаза Горгоны
скуют бессмертный хоровод…
"И только выиграв в погоне,
и только выстояв в пути,
ты станешь истинным героем,
а не посмешищем кутил…"

И он рывком, без колебаний,
шелом серебряный надел,
и отразился в зазеркальном
щите своих же бранных дел.
А я лицом
к стене опальной
в углу оплеванный стоял,
а он гонцом
богини славной
уже покинул бренный зал.
И я вдогонку белым чайкам:
"Я буду рядом, если что… "
Но он не слышал мой печальный
и тихий голос над листом…

Он уходил и погружался
в глубины собственной души,
и отражался, отражался…
Мельчал и исчезал в тиши.
И вот уже
в пике ужасном
над морем вспененным парит,
и в вираже
небезопасном
на остров наставляет щит…
Нет, рано. Рано и напрасно
Форкиду ищет наш герой:
троих хранительниц прекрасных,
трех грай еще не встретил он…

Да, про крылатые ботинки.
Все это выдумки богов.
Да и про шапку-невидимку
пропето слишком много слов.
Ну, не могу
я верить мифам,
что те, кто там, внутри у нас,
не видят мглу
сокрытых ликов!
Тогда б безлюден был Парнас…
В воображаемой квадриге
Персей спускался в темный край,
пегасы, вздыбленные рыком,
несли его в подземный рай…

Ущелье. В мрачных тесных скалах
скопились тысячи теней,
тысячелетняя усталость
стучит копытами коней…
И в душной тьме
среди пристанищ
мышей летучих и ворон
стоит на дне
дворец-красавец
в сапфирах словно дивный сон.
Там поседевшая не старость
ткала непостижимый бред,
в нем граи жрицами остались,
оставив мир, приняв обет…

Не надо много хитроумья,
чтобы задать им свой вопрос,
но как понять ответ бездумный?
Как нить нащупать в дебрях грез?
Из них троих,
седых и юных,
увидеть можно лишь одну:
на всех троих
не хватит лунных
лучей в пожизненном раю…
И звуки инструментов струнных
сплелись в гримасу над юнцом,
в щите старухою безумной
смотрело граино лицо…

Но не касались чутко пальцы,
не распускали кольца пут,
не исповедали скитальца…
Ведь пальцы никогда не лгут.
Дворец погас.
И смрадный карцер,
и только капли метроном
мой тарантас
под ритмы танцев
ведет нетореным путем…
Проговорился… Да, посланцем
Паллады к собственной душе
был я, когда я не был старцем,
но был я странником уже…

Забудем. Я не жажду боли
прошедших дней и прежних мук.
Персей ущельем рвался к морю
по дну переплетенных рук.
И день за днем,
и год за годом
спускался ниже, ниже, он…
И вышел он
туда, где горы
сплелись с ажурною волной,
где южный ветер хлещет кроны
приникших к берегу дубрав,
где скалы погружают корни
в голубоватый полумрак…

Пегасы вытянули крылья,
вдохнули пыль небесных брызг,
пегасы выдохнули хрипло
и прыгнули в соленый бриз…
Их голоса
натужно, сипло,
перекликались с тишиной,
и полоса
гортанных вскриков
вдруг заплескалась за волной.
Там чайки плакали над бригом,
там плавал вороной утес,
он гомоном встречал квадригу,
отчаянно бросая трос…

Персея ждали. Несомненно.
И ожиданием полны
глаза Форкиды у осенней
сосны, не ведавшей весны.
Я видел все!
Как в поднебесном
щите троился жуткий миг,
и лик сестер
сверкал отвесным…
И я не выдержал: "Смотри!!!"
О, боги… Глас мой безответный
проник глаголом в круг озер:
пегас внезапно прянул к веткам,
и грянул снизу светлый взор…

Я вижу, вижу эти очи!
Их беспощадно-нежный взгляд…
Я ваш! И непонятно прочим,
о чем мне очи говорят.
О пустяках
и, между прочим,
о вечном, и о суете…
Они не мстят
и не хохочут,
они не каются в суде.
Они хотят лишь то, что хочешь
как затаенную мечту,
чтобы ты мог, когда захочешь,
чтобы не смог, когда влекут…

Форкида и Персей застыли
в пьянящем разговоре глаз,
я ж вспоминал свой миф постылый,
хрестоматийный пересказ.
Освобожден…
И нет той силы,
которая вернет сюжет,
где я - пижон
с клинком красивым
на привязи стальных манжет…
Потом растаяли в сединах
квадрига, остров и сосна,
а я стоял перед Афиной,
а предо мной мольберт стоял…

Стена, мольберт - не в этом дело!
Я рисовал и рисовал,
писал и красками, и мелом
портрет разящий наповал.
Богиня вслед
скользила змеем
за неподвластной ей рукой,
Форкиды свет
упал на стены
и пал на прочерки другой…
И подходили к фреске тени
и меч держали у плеча,
они смотрели и смотрели…
И застывали у ручья.