Равнины из Одена

РАВНИНЫ

(Венделю Джонсону)

Могу себя легко вообразить
в порту гниющем на пустынном взморье,
я стариком, доверчивым и склочным
что клянчит на бутылку, я могу
себя представить снова впавшим в детство,
строчащим нечитабельные вирши,
но чтоб без дрожи лицезреть равнину:
«О, Господи, пожалуйста! Не надо!»

Подумать страшно, что вершины пали,
что ливней клюв и ледники убили
ту роскошь камня, где богини спали
в снах видя поцелуи долота,
слепые звери прочь бредут в ничто,
в простую сущность, в глины, что смиренно
в себя впускают гравий, как бетон
кастрирующий всё, что он охватит.

И как расти, когда вокруг лишь плоскость?
Пока есть горный кряж, есть и мечтатель,
и место есть для сказочной страны,
долина есть, манящая богатством.
А здесь всё одинаково, чтоб выбрать
между Наукой и Искусством должен гений
вертеть лозину, фермы, отпусти
их на свободу, станут облаками.


Романтика? Овидиев кудесник
кадриль в Аркадию ведущий, мальчик-бог
людских сердец, способный вырвать Да и Нет,
скончался б здесь от холода иль жара
или прозрел, ведь твёрдая Она
возлечь готова в ложе с незнакомцем
лишь для страны (несчастье колыбели,
эротики несчастье и объятий)


И подмечает всё, жадней чем утка,
и климата грубее, здешний Цезарь
с его Они. В горах, случится мытарь,
исчезнет вдруг, в лесу погибнет егерь ,
и гром не прогремит, но здесь у Власти
есть виселицы, штрафы, беглецы,
есть выпивка и жены, чтоб их били,
плюс Зевс всегда за тех, кто беспощадней.

Родившийся в каком-нибудь посёлке
(на острове, к примеру, умный парень
от миссии спокойно отличит
захватчиков) повсюду видит Клио.
Здесь арбалет осилил ятаган,
вот мельница, откуда Император
за битвой наблюдал, а это луг
где Претендент отпраздновал победу.

Будь жителем равнины, ненавидел
я б всех вокруг – соседа – бунтаря,
за бунт его, соседа - живописца
(украл мои морщины для Петра),
священника, (подлец, не вызвал дождь),
чему б я улыбался за сохой –
кровавым рекам, панике соборов,
и городам принявшим вид пустыни.

Как жить в степи, я знаю из кошмара,
точней из двух, заметив паука,
бегу я в первом, зная, что ни спрячусь,
ни убегу, а во втором луной
залитый, не отбрасываю тени,
застывший в мертвой точке, в пустоте,
стою столбом, растерян и объят
Тарквиния посткоитальной грустью


что означает правда, что боюсь
я, не равнины а себя, хотел бы
я, подчиняться и стрелять красиво
(а кто бы ни хотел?), иметь пещеру
свою с подпольем. Только жаль что я
увы не глуп и трудно притворяться.
Хотел бы я поэзией наполнить
этаж равнин где нет ни красоты
как и поэзии. Хотя стихи – другое.