Память ушедших поколений

Я за границей не бывал, не ел там рябчиков
И ананасом все не заедал
Но, двадцать лет назад, когда был мальчиком,
Я из газеток про буржуев узнавал:
У них ведь там давно эксплуатация
На Форда все работают, а он, собака, жрет,
Для негров и для дам – дискриминация,
У нас в Союзе - все наоборот:
Имеет право, если комсомолка,
На стройке бегать с тачкою или махать киркой,
У нас только в коммуне остановка,
У нас не жизнь, а просто вечный бой!
А помню в пионеры принимали,
Сдавили шею красным кумачом,
От всей души соседи поздравляли,
Знакомый быстро сбегал в гастроном...
Я клялся делу Ленина быть верным,
А коль нарушит клятву, то – кранты!
Быть не вторым, не третьим - только первым
В борьбе за идеалы бедноты!
Но я взрослел, тускнели идеалы,
Чем дальше – больше Ленина оскал
И мне врачи лекарство приписали,
Но дозировку я не рассчитал.
И я, конечно, принял больше меры,
Что искры с глаз и падаю в туман...
Кто был «никем», в семнадцатом стал первым,
Я понял, опрокинувши стакан.
Верхушка их уж точно из народа,
Что сорок лет пустынею блуждал:
Ульянов-Ленин и его уроды
Страну всю подвели под криминал.
Орлов двуглавых сдали в переплавку,
Иконы распустили на дрова,
Кому – расстрел, кого сразу в отставку.
Страна была жива едва-едва.
В театрах вверх палили из винтовок,
Вокзалы переполнились шпаной,
Людей стреляли точно перепелок
Или зверье, что шло на водопой.
Затем доносы брат писал на брата
И сын отца продал большевикам,
Коль Бога нет – не будет и расплаты,
Пускай же станет жарко небесам!
И по этапу шли в Сибирь вагоны,
На станциях сгружали мертвецов,
Кончались рельсы, дальше шли колонной
Под винтарями красных молодцов.
А там, в тайге, зверья и ягод много,
Да только не поймать их и не съесть
И уповали все тогда на Бога,
Надеялись, что правда все же есть.
Но годы шли, они все лес валили,
Забыв, что есть свобода где-то там
И чашу горя до конца допили,
А сама чаша им была не по зубам.
Вот грянул гром и грянул он в июле.
Была жара, шел сорок первый год.
Иосифа фашисты «обманули»
И он призвал доверчивый народ.
Учеников бросал сразу под танки,
Ружьишко дав, патроны позабыв,
В Сибири на далеком полустанке
Рыдали, похоронки получив.
А Кремль стоял и принимал парады,
Формировал все новые полки,
Посмертно он присваивал награды,
Кто бросился на танки, как в штыки...
Сгребали падших в кучу, спехом в яму,
Присыпав, что б сберечь от воронья,
Ведь мертвые - они не имут сраму
И все они теперь стали братья!
Так шли они своим победным маршем,
Удабривая землю мужиком
И пулю в лоб пускали поотставшим,
Толкая землю черным сапогом,
Что б расписаться на Рейхстаге первым,
Что б поскорей домой, к своим родным,
Чтобы обнять свою подругу Веру,
Мы за ценою тут не постоим!
Мы долго шли к победе, цена ей – миллионы
Расстрелянных и павших, да сгнивших в болотах,
Затравленных собаками, задушенных в вагонах,
Захороненных заживо, распятых на крестах!
В Москве парад, салют взлетает в небо,
Но слезы что-то катятся из глаз,
На столе хлеб и есть немного к хлебу
И первый тост за них, а не за нас:
За Сталина и все его когорту,
За верных революции вождей,
Что сапожищем стали на аорту
И что загнали верных лошадей.
Я пить не стал и рюмочку отставил,
Но за столом был парень в доску свой,
Он поутру в НКВД отправил
Донос за подписью – «Такой-Сякой».
И вмиг слетели орденские планки,
Следак пинал кирзовым сапогом.
Шпионом проканал я по гражданке,
Не зря мне снился их «казенный дом».
Лишь после смерти старого повесы
домой пришел, амнистия была.
Весь перегиб на Сталина повесив,
Все сделали, что б правда не всплыла.
Вот новый клич «Сажаем кукурузу!»,
А нашим мужикам не привыкать,
Коль есть приказ – стараемся от пуза,
Нам равнобедренно кого сажать!
Хоть и старались, да вот неурожаи,
Упал удой, хоть возросло голов,
В политбюро, как среди хищной стаи,
В отставке неожиданно Хрущев.
Теперь вагон раскачивает мерно,
Все знали точно – впереди тупик,
Но приобщались хоть немного к скверне
И говорили строго про родник.
А что народ? Подешевела водка.
Даешь Сургут! Даешь нам Беркокит!
Кому – пайки, кого же – за решетку,
Но споенный народ всегда молчит.
Молчит когда приходит похоронка,
Цинковый гроб с остатками детей,
Двухсотый груз конвейерной колонной
Ложился в землю Родины моей.
Хоть нам земли тогда и так хватало
И лезть к афганцам не было нужды,
Партийные гнилые идеалы
Подмяли голос разума, увы...
Чужих детей бросали прямо в пекло
Под шквал огня средь гор таких чужих,
Не оставалось часто даже пепла
И камни в гроб ложили для родных.
Кому везло – пришел домой калекой,
Оставив часть себя в чужой земле,
Но чешется так часто под коленкой
Которой нет, отдал Наджибулле.
Участники ненужного похода,
Участники ненужной нам войны,
К вашим стопам в любое время года
Цветы ложатся с горечью вины
За ваши всклочь разорванные ноги,
За слезы вас родивших матерей,
За то, что вас подняли по тревоге,
В плену пропавших без вести друзей.
«- Лишь через десять лет больших потерь
мы вывели войска с Афганистана
И ты, братишка, на слово поверь
Мы до сих пор зализываем раны.»

И я поверил другу своему
Что на протезе предо мной стоял,
Еще два пальца
друг оставил не в Крыму –
В Афганистане он два года воевал.

Я верю в память прошлых поколений,
А значит, то что видел, как во сне,
Случилось с прадедом моим и, без сомнений,
С отцом и дедом. И приснилось мне.