Эйле

Кличут отчаянно над островами птицы,
пьют в кабаке разудалые моряки.
Спит Эофорвик, сжимая в своей деснице
узкую дельту холодной как ночь реки.

Ветер Нортумбрии холоден и неласков,
треплет ладонью тумана седой покров.
Йорвик забыл, как когда-то был песней, сказкой,
в час, когда римляне лили вино и кровь.
А песню спрятали в камни лесные феи,
переложили отчаяньем и быльем.
... Рыжеволосую девушку звали Эйле,
и восемь бубенчиков пело в косе ее.
И восемь браслетов на тонких ее лодыжках
во время веселого танца звенели ритм.
И даже сейчас - кто в холмы заберется выше,
тот может услышать, как ветер с ней говорит:
"Эйле, милая Эйле, годы идут мимо,
пеплом сто раз пересыпана, золою земля твоя.
Нет, не вернется обратно воин тобой любимый,
так мне сказали вороны и алая мать-заря...

волки сказали - меч его обломился у рукояти,
и щит его разрубил пополам италийский легионер..."
А она танцует, и кружатся звезды, вьется яркое платье,
но глянь - заржавел, покраснел браслет на правой ее ноге.
"Эйле, милая Эйле, как сегодня болтали чайки,
не трать на ненужный венчальный убор ни цветов и не ярких лент.
Милого, храброго твоего, нынче видели на причале,
и ожидает его, кабы знать, может гибель, а может плен...
Его заберут из холодных долин в землю солнца и винограда,
что оставляет тяжелую память на сердце и на лице."
А она танцует, и вкруг ее огнецвет прорастает рядом,
только второй ее звонкий браслет принял ржавчины алый цвет.

"Ветер мой, ветер!" - ответит Эйле, волосы рыжие распустив -
"Ты уж прости, что тебе не верю, ты уж меня прости.
Только мне бабка твердила в детстве, в тиши по ночной поре:
"Есть безотказное, внучка, средство, чтоб милого уберечь -
восемь браслетов куют из белого лунного серебра,
пусть соберет для тебя его в небе месяц - твой младший брат.
Восемь бубенчиков льют из бронзы, текущей в корнях холмов,
в древнюю песню вплетают грозы - а дальше оно само
убережет, защитит, не спросит врага на лесной тропе.
Но помни - браслетов лишь только восемь - лишь столько тебе стерпеть."

И ветер замолкнет - такие вести вовеки нести нельзя,
что воин, презрев свое слово чести, другую в невесты взял
в старинных палатах, в далеких странах на солнечном берегу.
Ведь девочку-песню от этой раны заклятья не сберегут.
Он по волосам ее гладит нежно, клянясь охранять покой -
пусть будет хотя бы и тень надежны, чем вовсе уж никакой.
А Эйле танцует и кровь по ладоням - как черной реки вода.
И мысли холодные ветер гонит, что может быть никогда
любимый уже не вернется с моря на слабый огонь свечи.
А ветер дробит и тоску, и горе. Он знает. Но он молчит.