Ты снился мне.

Последние письма считаю по уголкам, отложенным в папки за август, июнь, июль.
Последний боец уцелел из всего полка, и тот где-то в числах десятых погиб в бою.
Скорбящим родным перешлют через пару дней остывшее тело, запаянное в пакет.
Друзьям — эстафетой. «Убит. Его больше нет... Ушел без возврата... Ушел по той стороне...
Остался без права назад на чужой войне».

А ты мне приснился, буквально два дня тому, как флаг эстафетный отметил меня крылом.
Сказал: «Понимаешь, я что-то в толк не возьму, с чего небо стало от пепла белым-бело,
с чего налетел ветер северный от реки. Должно быть, что осень вступает в свои права».
В футболке с бравадною надписью "Day to kill"
Ты рук мне до этого раньше не целовал.
И ты не любил в черном чае вишневый лист и книги с интригой, замешанной на крови.
Зачем, выбирая мое среди многих лиц, ты снился мне, снился и просто шептал: «Живи»?
Уж лучше бы ты материл меня в бровь и в глаз, как это бывало, когда я порола чушь,
вонзая иронию словно господень глас, а не прижимался щекой к моему плечу.
Тягучая нота — чай — липовая кора. Дым теплый и пряный танцует в живом огне.
«Но ты же не собираешься умирать?» И ты головою качаешь — конечно нет.

В потертых штанах, в берцах. Глины пегая масть пятнает колени — застывшая полоса.
Как будто бы грязной водою обдал Камаз, на трассе дождливой, и капли на волосах
застыли буреющей влагой кровавых брызг. Ушел без возврата, ушел по той стороне...
Вселенная сон пожирает, что твой нарыв. Остался без права назад на чужой войне...

Ты мог бы присниться невесте, семье, родным.
Но ты, умирая, зачем-то приснился мне.