В бережных руках мастера
Разгибается и сгибается
Белая и чистая
Рисовая бумага.
Мастер задумал новое,
Не причастное ни к чему прошлому,
Очередное оригами.
Перегибами складок рисует волосы,
Струящиеся серпантином до самого пола,
Аккуратно посаженную голову,
Шею и плечи, предназначенные для ношения платьев
С обольщающим вырезом…
И вот рука мастера смастерила талию,
И он уже обхватил её в своих мыслях,
И вот они танцуют под музыку придворного оркестра,
Он – блистательный вольнодумец и рыцарь, приближенный к трону,
И она – прекрасная незнакомка с удивительными чертами лица,
Как будто бы он сам создал их…
Мелодия не покидает сердца мастера,
И пальцы его продолжают творить, для того лишь,
Чтобы скорее проснуться от бесконечного бумажного сна
И очутиться там, где звучит музыка…
Подолы юбки он украшает самыми красивыми складками,
И с особой заботой мастерит туфельки:
На таком каблучке, чтобы ноги сами неслись в пляс, но никогда не уставали.
Творение почти что завершено!
Только лицо так и осталось нетронутым и, в своей гордой неприступности,
Так и не позволило изогнуть ни одну из линий.
И тогда мастер прикасается к нему поцелуем,
И всё появляется само…
Необъяснимо, но это лицо кажется мастеру как будто знакомым,
И нежная улыбка пронзает пелену его воспоминаний…
Я знала, что ты снова прикоснешься к бумаге
И воссоздашь то, что так и не смог сжечь твой старый камин,
Выпустив облако белоснежной золы далеко на север.
Хотел ли ты, чтобы я стала вольной птицей, не знающей своего края?
Но я стала голубкой, обреченной верить
В то, что никакие творенья не бывают случайны…
В бережных руках мастера
Сгибается и разгибается
Чистая и белая
Рисовая бумага.
И одним легким движеньем получается веер,
Который он дарит своей прекрасной подруге,
И через каминную трубу, они улетают на бал по приглашеньям,
Выписанным вельможей его императорского величества.
|