В душе моей - безветрие, а то бы
она опять умчалась не туда:
в ней небо, словно Оптинский автобус,
врубает свет, срывая провода
и проводы... и вот уж до Калуги,
на электричке, мимо ваших глаз,
мы едем, как влиятельные слуги,
припрятавшие фотки под матрас.
А далее - "Камазом" до Козельска,
а далее - пешочком до ПрыскОв,
а далее - почти что эдельвейсом
до Истины Божественных Основ.
Сосновый бор над равнодушной Жиздрой,
да два мемориала на стене,
как прежде, всё такой же монастырской,
но дарящей прощение и мне.
Тогда-то и тогда-то были здесь, мол,
и Гоголь с Достоевским... а Толстой
не назван, как Леонтьев добродейства -
не лицедейства под иной простой
на Литургии... без молитвы, просто.
Смотрю вокруг, ловлю себя на том,
что я не знаю возраста и роста
своих пристрастий, не построив дом.
И мощи Старца облегчают немо
и как бы охраняют высоко.
И три путаны паперти, как Ева,
стучатся в Рай, где каяться легко.
...Поели да попили из колодца.
И старец Илий, посмотрев в глаза,
всё понял про меня, первопроходца
последнего убежища от зла.
1994
|