Сейчас же убери, не трогай, отпусти.
Лишённый наверху плеча, крыла, горсти́,
осознаёшь полёт, разогнанный до пата.
Сначала пустота. Сначала смотришь вниз.
Гори оно огнём. Кабак, бордель, карниз.
Уж если бросили - куда-то надо падать.
А впрочем, ничего. Земля не так тверда -
изрытая рудой, что точат города.
Не стоило трудов, - как понимает многий,
оглядывая мглу, где, выспавшись в норе,
с протянутой рукой холодных фонарей
слепые улицы протягивают ноги,
где ветер бьёт в лицо и тешится игрой
на струнах тел и труб, где каждый - сам герой,
сам жертва, сам злодей, сам постановщик драмы
и больше не упрям - подняться на аршин,
ступень, этаж, до крыш, до дымчатых вершин
на искушение растущей панорамой.
Оценит миг, деталь - кто косоглаз, кто хром.
А эти, в облаках, - да разразит их гром!
Но там, и только там, всегда готовы к диву,
где нищеты в ином - как святости. Заметь,
он делает вином стекло и даже медь
и станет как дитя - и голый, и правдивый.
Здесь всё есть для того, чтоб мог ты наяву
почувствовать себя укрывшимся в хлеву:
скоты, подстилки, вонь и хищно вьются мушки.
Направишь только ввысь отсюда взгляд и жест.
Пока не выдаст бог, то и свинья не съест.
Не бойся и тянись к любимой погремушке.
|