Одевала

Одевала младого Иисуса в одежду Аллаха,
Натянув мусульманский тюрбан на власа золотые.
Вышивала цветочный орнамент на полах халата
И молитву читать на арабском, а не на латыни
Заставляла. Он, слушая молча, во всем соглашался.
Признавался, что с возрастом чаще на Родину тянет.
Что ему так свободно, как там, никогда не дышалось,
Что отправится тут же, как только безумие стает
Грязным мертвенным снегом с замерзшей поверхности шара.
Он во всем почему-то со всеми всегда соглашался.

Одевала Аллаха младого в Иисуса хламиду.
И набросив на плечи суму и печаль плащаницы,
Умоляла обоих начать принуждение к миру,
Пусть народ их во взглядах на истинность веры разнится.
А потом хороводы водила, держа их за руки,
Безголосою бабой, босой, простоватой и голой.
И ступали их ноги по жертвенно сваленным трупам.
И я грустную песню во славу того и другого
Просветленная пела, прискорбно в душе проклиная.
А за что? И зачем? Не пытай! Я не знаю. Не знаю.