Четверть века спустя

Выйдя из вагона, он почувствовал, так хорошо когда-то знакомый, запах столичного вокзала, этого маленького, но "вредного" государства, недавно получившего «независимость».
Вернее сказать, сменившего своего «хозяина». Оно никогда не было свободным, и всегда, зависело от более сильных стран, тех, кто в силу своих планов приходил на эту землю, и решал вопросы, явно не согласовывая их с интересами, почему-то как нигде, на первый взгляд, безразличного населения.
Частая смена правящих кланов приручила население к постоянному страху и, как следствие, скрытности. Навыки озираться по сторонам в течение многих веков превратились в основу ментальности. Нутро каждого, мало-мальски думающего представителя этой межреберной цивилизации дышало заговорами, интригами, неукротимым желанием подслушивать, выслеживать, торговать информацией, порой не осознавая, какой вред можно получить от этой противоугонной Господу деятельности.
До гостиницы было где-то десять минут ходьбы. Последнее время, по советам врачей, он чаще старался ходить пешком. Симбиоз приобретенных за годы «странствий» болезней, и в этом числе экзотических, вот уже как несколько лет, лишили его прежнего, активного образа жизни. Незавидный скарб его кожаного, старомодного саквояжа никак не мог помешать этой прогулке.
С каким наслаждением памяти прошлого он брел по берегу каскадов прудов, на воде которых, как и прежде, неугомонно крутились утки.
– Наверное, это потомки тех, – как-то тоскливо подумал он, – кого в прошлом веке часто приходилось подкармливать в свободные от проблем минуты.
– Интересно? Как ты, встретишь меня прошлое, с которым, наконец – то, я вернулся просто попрощаться.
Гостиница – тяжелое здание постройки тридцатых годов прошлого века нисколько не изменилась. Здание всегда напоминало ему мрачные, величественные дома в центре Берлина, где ему пришлось побывать с туристической поездкой еще в студенческие годы.
– Как-же тогда, он с друзьями были счастливы. Общаясь с немецкими сверстниками, которые верные дружбе стран социалистического лагеря, заверяли их в своей преданности, и ненависти к фашизму?
И всего лишь через двадцать лет, на площади возле этой гостиницы, под окнами номера, в котором он остановился, развивались нацистские флаги, чадили факела, сжигались книги и символы Советского Союза, и новые фюреры в истериках рвались к власти.
Трудно сказать, готов ли он был к этим событиям и переживаниям своего бессилия, которое все это вызывало в нем. Но надо было выполнять стоявшие перед ним задачи по сбору информации о националистическом подполье, созревшем в советское время и ставшим угрожающей реальностью.
Все тот же холл уже не поражал его своими размерами и величественностью. Не было той суетливости, которую ему не раз приходилось испытывать, ранее поселяясь в гостиницу.
За стойкой с какой-то европейской настороженностью обитали несколько администраторов, из числа представительниц прекрасного, но весьма холодного пола этой страны. Порой звучала не совсем иностранная речь.
Наметанным взглядом он оценил обстановку и выбрал портье, с которым ему было бы более уютно общаться при заселении.
Это была молодая женщина, хотя точно определить ее возраст не представлялось возможным. Можно было предположить, что ей было от двадцати до тридцати лет; породистая блондинка, с весьма умными глазами, но явно немодельной внешностью. Ее осиная талия явно не соответствовала остальным формам плоти, как правило, привлекающих мужской взгляд. В ее облике он почувствовал что-то знакомое, но никак не мог понять что.
Он очутился в состоянии какой-то прострации, настолько заинтересовался этой женщиной. Отвлечься на какие-либо мелочи не позволяло неожиданно возникшее состояние. У него даже не хватило ума посмотреть на бейджик и прочитать имя портье. Единственное, что ему запомнилось – Helen, так она представилась при общении. Увидев российский паспорт, она, как показалось, заинтересованно перешла в разговоре на русский язык, с типичным местным акцентом.
Одноместный номер, куда он заселился, фактически ничем не отличался от тех, в которых ему приходилось проживать ранее. Закрыв за собой дверь, он почувствовал дикую усталость и, не раздеваясь, завалился на весьма удобную полутора спальную кровать. Переживание прошлого сделали свое дело. Он оказался в давно известном ему состоянии между сном и реальностью, которое сопровождалось отрывками из памяти, как обрывками неудачно склеенной, обветшавшей от времени киноленты, которую кто-то захотел реанимировать.
В какой-то момент он ощутил себя в стогу, позабытого на опушке редкого прибалтийского леса, сена. Прогорклый запах одурманивал, мышцы тела затекли, хотелось курить и плюнуть на эту охоту. Но животные инстинкты не позволяли сделать это.
Запоздалая осень – лиса мышкует. Он – хищник, и по своей сути, охотится на хищника.
– Но почему лиса?
– А потому, что лиса – хитрая и изворотливая. Уже зрелая, с осиной талией, почти матерая и очень голодная, вышла на охоту.
Но, он - охотник хочет лису, и этом желании он был не укротим.
Ему всегда нравились недоступные стервы, которые извели не одну зверюшку, и обыграть которых представляло для него огромное удовольствие.
Как хотелось ему заглянуть в наглые, смеющиеся глаза рыжей похоти, сбить с нее спесь, заставить почувствовать ужас, который испытывали ее жертвы, и под страхом этого ужаса заставить ее вынуждено покориться более сильному хищнику – самцу.
– А что потом?
Получив удовлетворение хищника, снова опустится в обойдённую реальность, чтобы устав от безделий снова выйти на охоту.
–Боже мой! Я вспомнил, откуда знаю эту женщину. Она, как две капли похожа на ту, которая работала здесь четверть века назад.
Перед глазами промелькнула рыжая администратор, с которой в те годы ему пришлось, изрядно повозится.
–Да! Это была еще та хищница, и просчитать ее слабости было не просто. Однако, опыт более сильного охотника сделал свое дело.
Она очень хотела понять кто он на самом деле, не стоит ли с ним связать свою жизнь, ну и конечно, что же он делает в городе. В него была очень красивая фамилия. Двинский Виктор жил в Житомире, но по разговорам хорошо знал Молдавию, Белоруссию и Прибалтийские республики. Одевался он в одежду явно не из советского гардероба. Часто из гостиницы его забирала автомашина с непонятными государственными номерами.
Наблюдая его на протяжении года, а он периодически появлялся в гостинице, она не сразу определила, что это весьма интересная «зверюшка» для охоты.
Окончательное решение было принято неожиданно и не своей воле. Огромную роль в ее поражении сыграло женское любопытство.
Виктор, будучи весьма коммуникабельным человеком, порой засиживался в фойе гостиницы, болтая с администраторами.
Однажды, приехавший в Ригу к друзьям Михаил Задорнов, устроил для администраторов ночное представление прямо в фойе, во время которого они узнали с Виктором друг друга, как давних соперников

по клубу веселых и находчивых. Несмотря на то, что один из них стал популярным юмористом, второй, предпочел профессию, требующую оставаться в тени. Как мог, Виктор подыгрывал Задорнову в его монологах и миниатюрах.
Она была удивлена, так как никак не ожидала от него того, что они вытворяли с Михаилом. Виктор понял, что сегодня все встанет на свои места, и заинтересованность, которую он чувствовал от рыжей бестии, превратится в нечто большее.
Так и случилось. Утром, как бы случайно, они столкнулись в фойе гостиницы. Она уходила домой после смены. Ему ничего не оставалось делать, как предложить проводить ее домой. Субботу и воскресенье они провели на хуторе у ее знакомых.
Helen внимательно ознакомилась с протянутым Виктором паспортом и с каким-то непонятным интересом посмотрела на него.
Было видно, что что-то ее взволновало.
Мне кажется, вы раньше бывали в нашей стране?
Нет. Когда я приезжал сюда, то это была другая страна и другие люди.
Извините, но вы чем-то похожи на одного знакомого моей матери, с которым она дружила в советские времена правда, у него совсем другая фамилия. Их фотография на хуторе у знакомых, где они были на охоте, до сих пор хранится у меня дома.
Мурашки пробежали по телу Силина. Знала бы Helen о том, что произошло тогда на хуторе?