Из закрытых вплотную, утеплённых усердно Кафкою,
Занавешенных наглухо окон тянет саморазвитием.
Спёртым, приведшим, естественно, к смерти твою
Соседку, что этажом выше чеканно дымила Овидием.
(постоянно травила подъезд весь его поэмами)
Одевалась в Толстого. Вечера коротала за чашечкой чая
С Ремарком, перед этим Ахматовой вымывшись в душе.
На диване спала, укутавшись в пьесы Шекспира. А в мае
Её не стало. И исчезла из виду кофточка цвета фуше.
(перерезались вены романами Достоевского)
Вспомнишь, в детстве она ведь тоже была счастливой,
Погрустнела вмиг летом меж старших классов,
Когда начала густо и ярко накрашивать губы сатирой
Франсуа Рабле, Жванецкого, Гашека, Хармса.
(а потом утонул в Камю её синий шарф)
Вы когда-то дружили даже. И гуляя в парке однажды,
Отлила тебе из чудной бутылки своей ухмылкой
Немного Брэдбери. Ты глотнул. Со страхом. Без жажды.
С тошнотой да похмельем наутро. Головою звенящей гулко.
(листопадным её пальто тем же днём Перро разукрасил асфальт)
Не встречали друг друга с тех пор уже тысячелетие.
И пока на заснеженной улице ты вдруг зачем-то подумал о том,
На тредьмом этаже, задохнувшись губительным веденьем,
Бездыханное жёлтое платье покойно повисло под потолком.
(из под ног Гюго драмой выбил стул)
А с рассветом его найдут. В душной комнате, в свете Бальзака.
Соберутся соседи. Врачи наврут, будто выпила сдуру яда,
Но по венам рубашки течёт Жюль Верн, что зараза опаснее рака.
Пронесётся безмолвно сквозь толщу лет: «Не читайте, живите, ребята».
июнь-июль 2017
|