Сирота

-Так ты не спрашивай. Гляди, жена твоя умирает. Отсидишь. Отпахал же я.
-Не уж-то? Удивлённо поглядел на старика Иллариона Степан.
-Да нет! Это я так, чтоб тебе не страшно было, дурак.
- А что мне страшно? Я за свою Дуню горб свой положу и в придачу свои оглобли, оглоблями Степан называл свои ноги и руки.
-Да будет нудить! Поспешай! Исходит кровью баба. Смотри уже и не стонет.
Степан, не долго думая, прикатил на Ёршике к воротам. При помощи Прани и Иллариона погрузили со всеми предосторожностями на сани Дуню, изредка стонавшую.
Как назло в этот день разыгралась мартовская метель со снегопадом. Зима завывала, и не хотела отдавать свои права. То вихрь припустит с буйных берёз, то он зашалит в ветвях сосен и елей, то отряхнёт рябину с осиной. Какая-то хмарь несла непогоду к воротам Степана. Казалось, вот-вот закончится белый свет и наступит тьма.
Деревня Савруши, то есть больница, которая была единственной на пятьдесят деревень и сёл была не с руки, около двадцати-тридцати вёрст надо проехать, чтобы добраться. Степану нужно было проскользить на санях двадцать пять километров полных, без остатка, чтобы доставить Дуню живой для лечения, а точнее, чтобы её избавить от лохматого зверя, который, как кила, висел на руке Дуняши.
В зимнее время, ещё куда ни шло – свобода передвижения. А летом, особенно в летнее дождливое время – туши фонарь! Непроходимый суглинок, который налипал на колёса и впоследствии хлопьями грязи обдавал пассажиров, сидящих на дрожках. Те, бывало, приезжая к пункту назначения, сразу шли в баню, если таковой не было, топали к ручью, чтобы мало-мальски отмыться. А мартовская дорога тоже была не подарок и не тракт вовсе. Кое-где торчали замёрзшие с осени кочки, обогретые солнцем начинающей весны, не полностью сгнившие пни и камни, которые никто не хотел убирать, так как они держали, как в цементной сцепке, дорогу, которая была главной среди многочисленных ответвлений к деревням и сёлам.
Если Степан начинал гнать Ёршика, то Дуня начинала стонать и просила, чтобы он ехал тише. Тихо поедешь – потеряешь время. А ну не удастся спасти жену от гибели. Всё было спорным... Вдруг тут и Ёршик, как вкопанный, остановился. Сколько не понукал его возничий, не хотел он двигаться с места. А между тем вьюга с позёмкой усиливалась, и с небес падали, кружась, как в вальсе, снежинки. Степан посмотрел в небо и увидел, как по нему плывут мрачные, до дымной черноты, облака. Он никогда не видел такого бешенства облаков и туч, которые, казалось, соревнуясь друг с другом, рвали на клочья друг друга, бежали по жизни, гонимые остервенелым ветром.
Стёпе лезли разные, до несуразности мысли, которые никак не оставляли его буйную, ещё не совсем зрелую, голову. На миг он забылся, даже чуть было не уснул, может, просто вздремнул.
Тулуп согревал плохо, так как давно требовал к себе внимания со стороны скорняка. Под мышками зияла огромная прореха, в которую озлобленный ветер гнал стужу. Новым тулупом была укрыта Евдокия на пару с волком. Чтобы было теплее больной, её возлюбленный поверх тулупа накрыл несуразную «парочку» соломой и сеном.
Степану показалось, что он не по той дороге едет, резко очнувшись от режущего скрипа полозьев, как от звука ноющей скрипки, хотя он и особо не понимал и не знал скрипичный стон, но его помнил смутно из радио в клубе. Тарелка висела чёрной дырой на сцене, опекаемая и оберегаемая завклубом. Завклуб дорожил её больше жизни, так как из этой тарелки узнавалось время, и исходили все мыслимые и не мыслимые новости. Время это что? Удавалось слышать речь самого Великого Иосифа Виссарионовича Сталина, которого боялись все селяне, пуще самого Бога. Он и был Бог! Каждый мог умереть за Сталина - каждый. Не находилось человека, кто бы не боготворил вождя, который оказался главным стимулом в победе над фашистской Германией. Генералиссимус не только одержал победу со своим народом, но сохранил границы страны от Северного Ледовитого океана до Афганистана. Как удалось это после разрухи – не представимо?!.
Но в то же время за украденный колосок можно было оказаться на десяток лет в заключении. За криминальный аборт расплачивались матери и пособники этому. Если мать умирала, оставив даже до четырнадцати несчастных сирот, не было посмертного почёта даже на кладбище. Селяне погибшей не ставили креста, в дальнейшем сравнивали с землёй холмик. И ни один сирота никогда не мог найти могилу своей матери.

Продолжение...