Сирота

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ


РИТА УМИРАЕТ


Страхи доктора усиливались с неимоверной силой. Он не то, что боялся за жизнь буфетчицы, а страх был за свою шкуру, который трепал его из стороны в сторону, как волчица своих волчат с целью воспитания. Жуть текла по всему докторскому телу, да и он был сейчас, как нашкодивший зверь.
И доктор, можно сказать, в оправдание себя написал в карточке больной всё, как протекала болезнь, подробно. Каждую мелочь записи продумывал. Сама запись получилась, как дневник по самочувствию Риты.
Из окна барака, в котором размещался лазарет, видно было, как рвёт всё, что встречается на пути, и ревёт, как новорожденный, и стонет, как умирающий человек от рака, северный ветер, который неистово нёсся с северного полюса, сметая всё на пути. Даже из окна смотреть было страшно, не то, чтобы выходить на улицу.
Посмотрев на злобную метель, доктор решается на то, чтобы больную буфетчицу срочно положить в лазарет, чтобы быть ближе к больной и наблюдать за её состоянием здоровья. Собрав быстрёхонько баул с медикаментами, он выкатился из скрипучей двери барака, которая, в свою очередь, напрочь обледенела так, что еле-еле открылась и закрылась, скрипя, как расстроенная скрипка. Врачу пришлось несколько раз долбануть баулом по ней, чтобы, наконец, она вплотную встала на место среди косяков и, быстро повернув ключом, было, взялся за ручку, чтобы проверить обледеневшую и покрытую изморозью ручку двери, которая, в свою очередь, возьми да и сорвись. Как стоял врач, так и покатился в наметённый сугроб у крыльца. Только и произнёс: «Эх, ма!» Отряхнувшись от снега, поднял палку, какая попала под руки, и, подперев дверцу, почти галопом, как верховая лошадь, побежал к больной, обдуваемый всеми северными ветрами.
Дверь барака, где при смерти лежала Рита, открыл Евлампий.

Продолжение...