Маэстро.

Он работал шеф-поваром в клубе «Топор»
Возле храма в районе Печатники,
Вспоминая родимый свой Старый Оскол,
Председателя, пруд и курятники.

С озорным огоньком с под-прищурой в глазах
И с тележкой везущей баранину,
В крокодильих начищенных в блеск башмаках,
Был похож он на светского барина.

Но с рождения плешь отрастив на башке
И косясь в переносицу изредка,
Он был тучного вида, хотя налегке,
В час работы похож был на изверга.

Жил себе он, не ведая болей, невзгод,
Разбавляя бульоны красителем.
Он, по сути, несчастный был скучный урод,
Превратившийся в подлого мстителя.

Мстил богатым и сытым он, что в ресторан
Заходили за поиском «острого».
Жизнь – подчас испытание, самообман
Ради сладкого, сытного, костного.

И подчас, когда голод лютует внутри,
Мы подвластны слепцам, словно в похоти.
В нас обжорство живёт, и терпи – не терпи,
Нужно брюхо набить чем-ни попадя.

Каждодневно аншлаги у клуба «Топор».
Словно в храм заходя за духовностью,
Раскрывается полностью стыд и позор,
Беспринципность под явной греховностью.

Он коптил шашлыки, добавляя плевки,
Осетрину месил жёсткой фрикцией.
- Пусть отравятся суки, козлы, мудаки!
Будут знать, как шутить над провинцией!

- Знают пусть, что на карте есть Старый Оскол,
Чудный город с курятником, банею.
Кто не знает – запомнят пусть этот позор
На всю жизнь, как своё заклинание.

Волосатой своею рукою держа
Острый перец, размоченный в уксусе,
Ликовала его озорная душа,
Когда жал он его в кремы с муссами.

Помнил он, заразительно громко смеясь,
Как в родном их учили училище;
«В ресторане жируют ворюги и мразь!
Превратим же обед их в чистилище!»

Он работал шеф-поваром в клубе «Топор»
Возле храма в несчастных Печатниках,
Вспоминая родимый свой Старый Оскол
И друзей в накрахмаленных ватниках,

Председателя, мамку, и Светку в сенях
С голой жопой им насквозь пробитою,
И голодные рожи в кривых деревнях
С топорами, и ржавыми бритвами.


МН