Воображаемый разговор

Мы пили вино и закусывали пирожками:
я, горожанин XXI века;
охотник на мамонтов; жрец Астарты;
средневековый бродяжка и китайский купец.
- Я не согласен! - горячился охотник, -
нет ничего загадочней и прекрасней
пушка между ног,
гибких линий, упругих, но мягких грудей.
- Зов богини, - вращая в ладонях стакан,
объяснил жрец Астарты, -
всё слышит зов Великой Богини:
бык и корова, дождь и земля, муж и жена,
входящие в спальню под пение хора.
И лишь расслышав его, мы понимаем, что мы -
только часть чего-то большего, чем мы сами,
танца, в котором важны не лица танцоров, а его непрерывность.
- Скрип колеса смертей и рождений, - фыркнул купец, -
нашли чему удивляться!
- Помню, в юности один умный школяр
рассказал мне об Августине,
утверждавшем, что всё хочет быть.
Всё рвётся из небытия в бытие.
Вот тогда я и взял себе правило, что лучше
жизнь быть бродягой, чем месяц царём.
- Это то, о чём размышлял я,
почему быть палачом хуже, чем жертвой?
И как можно жизнь утверждать, отрицая её?
Словно мы не часть этого мира,
а герои на сцене,
для которых их текст важнее рамп и кулис.
- Нет, это то чувство, которое первым выразил я,
выводя на стене
то себя, то что-то, что уже не являлось мной, -
снова встрял в разговор
охотник на мамонтов...
Вино в бутылке закончилось, и, пока мы искали другую,
в мутном потоке горной реки
побитая оспой Луна, наблюдающая за нами,
видела наши
отражения,
то делящиеся, мерцая,
то сливающиеся в одно.