Где-то там, в ленинградской блокаде,
Где по радио лишь метроном,
Буквы девочка пишет в тетради,
Чуть в сознании, январским днем.
Вспоминала всю цепь тех событий:
Собирались семьею в Ямбург,
Только вот, не далось уж убыть им,
Только Мишке, может выжил он вдруг?.
Жив ли брат, тот с кем с горки катались?
Так же весел его смелый дух?
Нет, наврядли. Они попрощались
Не говорят в семье о нем вслух…
Буквы нервно слипаются в слово,
Дальше цифры и снова слова,
Грифель крошится снова и снова,
И в бессилье трясется рука.
«Двадцать восьмого умерла Женя…»
Это старшая ее сестра.
Выжить как в это страшное время,
Где голод и обстрелы с утра?
Тары стеклянные на чердаке
С детьми собирала другими,
И как-то увидев в том бардаке,
Застыла с глазами большими.
Там двое людей ели другого,
Идти отказались вдруг ноги,
Страшно от взгляда стало больного,
Сбежала, не видя дороги…
Как не крути – еды не хватало.
Бабушка им свою отдала
Карточку, чтобы не голодали
И через день сама умерла.
Новую запись девочка пишет:
«Бабушка умерла в 3 часа дня…»
Похоронив, сама еле дышит,
Хочет скорей присесть у огня.
Нины не стало – взорвали завод,
Но так не нашли ее тела.
Стал роковым в семье этот год,
И мать, словно в воду глядела.
Женю тогда хоронили семьей,
Тут мать на могилу как глянет,
Слова, что сказала, будут судьбой:
«Ну что же, кто следущим станет?»
Дальше был Лека – от истощенья,
А точней – Леонид старший брат.
Фашисты, не видать им прощенья!
Вот, кто в этом во всем виноват!
Он был музыкантом, оркестр имел.
На двадцать пятый умер свой год.
И так же, по-детски, он счастья хотел.
Рожден с Октябрем – этим был горд.
Как часто во снах мы падаем вдруг,
Точно так же Таня поникла,
Что дядя Вася – ее лучший друг
Умер, и его Смерть настигла.
Очередь и дяди Леши пришла,
А Танечка даже не знала,
Мама умрет ровно через три дня.
Их даты в тетрадь записала.
«Умерли…» Савичевых больше нет.
«Умерли все». Нет ни желанья.
Последняя запись – жизни привет.
«Осталась одна только Таня»
|