Интернат - отрывок из повести

«Буль» - и плоский кусок мыла, прорезая воду в ванной, ударяется о жестяное дно.
- «Было такое время, внучок, когда уронив мыло в реку, мы приходили домой, и мама ругала нас, но не за то, что ей было жалко куска мыла, а за то, что мы так и не постирали свои вещи» - говорила бабушка, натирая спину колючей мочалкой. Сегодня было всё по-домашнему. Уют и тепло, смех и радость, споры и дискуссии, как это бывает в семье. Сегодня я был уверен в каждой грядущей минуте, которая подкладывала мне только туман воспоминаний о прошлом, о былом. Некоторые моменты жизни сложно носить в себе, а другие так и не узнали бы ничего про простого мальчика со сложной судьбой. Струя воды стремительно наполняет ванну, и лишь одним движением руки я могу осушить её, изменить направление потока, остановить течение, чего мне не сделать с судьбой. И ничего не изменить. Тольк¬¬¬¬¬¬¬¬¬ сейчас, казалось, я начинаю жить. Только сейчас я начинаю ценить тот голос в окне, который звал меня домой, когда я был совсем еще мал и в некоторой степени глуп. Как много хотелось сделать за день и как много удавалось нам тогда: порвать штаны, пропахнуть дымом от костра, разбить без того разбитые колени, опалить ресницы, облазать все деревья своего и соседних дворов, понянчиться с дворовыми собаками и поиграть в мяч, попросить у друга велосипед на пару минут и уехать на пару часов…..
Всего не перечесть…..но именно это называется жизнью. Все моменты жизни, какими бы они не были, нам надо ценить и помнить как можно дольше, тем более, если это связано с нашим детством.

Всегда люди мечтали и жили мечтой! Все знали, что мечта это своеобразное письмо к Богу, которое не спеша стремится дойти до адресата и непременно исполниться!
В своем письме я не могу написать то, чего хочу! Я не знаю, чего хочу!

_________________________________________
Наступил 1993 год. На безлюдном и утоптанном грачами дворе лежит белоснежная скатерть февральского снега. Чистым, прохладным, покалывающим щеки воздухом дышит небольшой городок, вобравший в себя всё тайное и чудесное, где каждый человек знает, что он любим, что его ждут дома его родители, замечательные дети или внуки. Он знает, что в него верят.
Здесь каждая прожитая минута наигрывает твою любимую мелодию, пытаясь поддержать тебя, мелодию твоей глубокой, чистой и полной доброты души.
Сегодня пять лет как я родился на свет. Совсем недавно умер мой папа, и я жил с мамой, бабушкой, дедушкой и тетей. Жили мы в трехкомнатной «хрущевке» на втором этаже пятиэтажного дома. Я ходил еще в садик, а все родственники, конечно же, работали. Тогда я еще не знал проблем ни с родителями, ни с друзьями по садику. Всё было хорошо, легко, даже не считая того, что в детском саду меня постоянно щипал мальчик по имени Кеша, и я плакал. Старые фотографии, где я, то с деревом, то с баллоном от колеса, резко акцентировали внимание людей, листающих семейный альбом, на замученный взгляд ребенка. К семи годам я несколько изменился, стал понимать, что мне не хватает мужского воспитания и такого же внимания. Я чувствовал это и раньше, но сегодня это было гораздо глубже и глобальнее.
Мне не хватало Отца. Меня окружали всегда одни женщины. Не сказал бы, что это плохо, но, наверное, именно поэтому я ни как все мальчишки любил играть в куклы, а не в машины. Как и следовало ожидать, за всеми играми и детскими шалостями я совершенно не ждал своего первого дня учебы. И этот самый день я вновь встречал без папы. Первое сентября не вызывал у меня интерес, а напротив как-то пугал меня. Я впервые оказался в большом магазине в окружении бабушки и мамы, которые таскали меня за собой как игрушку, примеряя всё, что понравится им, а не мне. Наверное, сейчас я полностью полагался на их вкус. Мне купили костюм, рюкзак, стопку тетрадей, столько же ручек и карандашей, пенал, ластики и всё что нужно было для ученика первого класса. «Ученик» - это слово доводило до ужаса, но в то же время делало меня взрослее. До этого дня, я, конечно же, никогда не носил классических костюмов, да и куда мне было их одевать, разве что в садик вместо двух белых ушей и хвостика, в которых я как всегда играл зайца. Бейсболка сменилась на зачесанную набок челку, а кеды – на лакированные туфли.
На следующее утро даже кусок в горло не лез, не говоря о том, что я должен был хорошо подкрепиться перед таким стресс фактором, как школа. Мой забитый до верха рюкзак уже ждал меня у двери, а я всё еще пытался тянуть время. И так – я готов. Как - то неудобно в этом костюме. Да еще и букет цветов дали в руки, чтобы я его нес. Со второй попытки я вышел из подъезда, обломав почти все листья на букете, а моя мама видимо была взволнована больше меня и гнала, ускоряя шаг, всё время что-то повторяя. Из-за цветов меня совсем не было видно, туфли жали, воротник рубашки стягивал тонкую шею, а мои руки уже не могли держать цветы. Мы всё ближе подходили к школе, обгоняя таких же наряженных учеников, мои силы были на исходе и я упал со всеми атрибутами на колени. Мама, обгонявшая меня на два шага, сначала не заметила, что я уже не шел, но потом оглянулась видимо, чтобы услышать какой-то ответ и быстро подбежала ко мне. Она ругала меня, поднимая с земли и отряхивая немного порванную коленку брюк. Она говорила, что ей не повезло со мной, что я не такой как все, что другие ребята не падают, другие ребята не плачут, другие ребята не гуляют, другие ребята…., другие ребята….
Я шел позади нее и еле сдерживал слезы. Сквозь рваную штанину дул ветерок, нагоняя полное непонимание смысла жизни и ненависть к людям. Мы подошли к школе, рассматривая таблички классов, не находя свой - «1б». Мама оставила меня на месте и побежала искать мой класс. В конце концов, я оказался среди одноклассников. Меня окружали конопатые мальчики, беззубые девочки и строгие, но приятные учителя, к которым я уже в малом возрасте относился с осторожностью. Мы стояли под палящим солнцем еще примерно час, после чего все пошли в здание школы знакомиться с классом и учителями. За спиной всё дальше играла торжественная музыка. Время тянулось слишком медленно и нудно. За три года учебы в этой школе моё поведение с удовлетворительного упало до плохого. Я не делал ничего запретного специально. Просто я не мог общаться с людьми, а был, наверное, более одиноким в душе и стеснялся даже выходить к доске. Из этой школы меня перевели в соседнюю, которая находилась еще ближе к дому, чем предыдущая. Я никогда не думал, что буду так менять школы в своей жизни. Хотелось быстрее уже закончить хоть одну из них. В новой школе меня приняли теплее. Здесь я чувствовал себя комфортнее, но любовь к улице была сильнее меня. Не смотря ни на что, я старался выжимать из себя последние силы, посвящая их письму, подготовке к урокам и хорошему поведению. Я учил историю России, усердно грыз кончики ручек, мокрыми от волнения руками комкал свои тетради и даже рисовал на партах. Казалось бы, я делаю даже больше чем надо, но почему я еще не в старших классах?!
Несмотря ни на что, всё проходило успешно и на удивление - легко.
Моя мама работала на хорошей работе, у нее всегда были деньги, и я всегда был в достатке. Моя бабушка так же не уступала маме в заработке. Частенько мама стала приходить домой в нетрезвом виде. Я думал, что это в порядке вещей. Я был мал, и совсем ничего не понимая, так же любил и уважал своих родственников. Всё чаще мама употребляла спиртные напитки. Вскоре её уволили с работы. Она не прекращала пить и, наверное, для вида задумывалась обо всем происходящем и обо мне, но только на пару дней, в которых, так или иначе, были фрагменты моей ласки и её дыхания струйками воздуха, проходящего по моим волосам. Мы лежали с ней, и она гладила меня по спине. Я чувствовал, что она о чем-то думает и боялся, что эти мысли связаны не со мной. Не редко приходя, откуда – то в нетрезвом виде она поднимала на меня руку и кричала, чтобы я спал или делал уроки. Она выгоняла меня из дома и не пускала на порог. Спасали меня только бабушка, тетя и дед. Иногда мы все вместе ходили на дачу, которая находилась недалеко от нашей улицы, и там я собирал ягоды, дышал свежим воздухом, ловил всевозможных насекомых, забывая про всё на свете. Меня совершенно успокаивало то, что мой рот измазан ягодным соком, а липкие от сладости руки я давно уже вытер об свои штаны. Нет, я никогда не жаловался на свою жизнь. Мне было хорошо, потому что меня окружали родные мне люди. На даче я всегда сидел на чердаке и копался в ящике, заполненном старыми игрушками. Над моей головой висел большой улей, оживленный роем пчел, в память которым я только сейчас смог написать стихотворение и посвятить его своему прошлому:
***

Из всех чудес, что дал нам Бог,
Моё сознанье покоряют рои пчел.
Я их не видел, я о них прочел,
И любопытство удержать своё не смог.

Небесный в полумраке гул,
Плывет как облако в цветущие сады.
Его вдруг забоишься ты,
А тот уж к яблоне прильнул.

И ароматов краски выдувая,
Как сердце бьется шар живой.
Ты под жужжанье с ними спой,
про всё на свете забывая.

Часок, другой, уж вечер надвигает тучи,
Ты яблоню обходишь стороной.
И пчелы улетят волной могучей,
На пасеку - к себе домой








Никто кроме меня не осмеливался лезть на чердак и даже искать меня там, потому что пчелы подпускали к себе только меня. Наверное, от меня не пахло дымом, и я излучал добро и беззащитность. Вокруг дачного домика росли большие вишни. Тайком, я, всегда залезая на крышу дома, рвал и ел их до тех пор, пока до конца не набьется мой желудок. Вся эта сказка кончалась в тот момент, когда я снова начинал думать о маме, о том, что с ней, где она и когда приедет ко мне, чтобы уложить спать, как это было совсем недавно. Я тогда еще не знал, что всё это ведет к разрушению нашей семьи, ведь беда не приходит одна. Однажды я пришел домой из школы и увидел, что за одним столом, ломящимся от спиртных напитков, сидит вся моя семья. Я мало чего понимал, но знал теперь лишь одно – я никому не был нужен и что за мной некому больше смотреть. В шумной компании меня никто не замечал. Я не мог оставаться дома. Моя тетя училась, и её почти никогда не было со мной. Мой дед всё время проводил на даче. Он, как и я уходил из дома. Только видимо он имел другие на это причины. По характеру он был злым человеком. Он никогда меня не любил. Во всяком случае, я не чувствовал любви. А теперь я и вовсе ничего не чувствовал.
Я сидел в комнате за своим столом и расставлял пластмассовых солдатиков. Никого уже не интересовал мой дневник и моя учеба, моё здоровье, так плавно уходящее от меня и мои проблемы, которые липли как июльский загар. Терпения уже совсем не хватало. Я стал прогуливать уроки, ходить с ребятами в игровые автоматы и меня больше ничего не интересовало кроме этого. За годом год, я рос, взрослел, но мало понимал и представлял своей ответственности перед самим собой и окружающим меня социумом. Ночами мне некуда было идти. Дома меня не ждали. Друзья были из благополучных семей, а на улице не просидишь до утра. Однажды наступил тот день, когда дома уже не было ни крошки хлеба. Воровать я не хотел и не умел. В голову пришла мысль, пойти на бывшую работу мамы и попросить там хоть какой – то помощи. К моему счастью меня очень хорошо встретили, усадили за стол и накормили пирожками с чаем. К хорошему быстро привыкаешь! Я всё чаще и чаще стал заходить к коллегам мамы, и они меня кормили, но однажды меня просто попросили не появляться тут. Репутация мамы ломала так же и мою жизнь. После каждой прогулки с друзьями, после каждой встречи с ними, я просил, чтобы они вынесли мне бутерброд, а их родители запрещали со мной общаться. Кому был нужен бедный мальчик из пьющей семьи. Вскоре от спиртного умер мой дед. Мы были дома с бабушкой и тетей, когда нам позвонили из больницы и сказали, что он скончался. Не смотря на всю неприязнь к нему и страх, я не мог сдерживать слез. Было жаль его, не смотря ни на что. Я спал на его диване, и мне казалось, что он рядом со мной. Мне слышались его тяжелые шаги и грубый резкий голос. Я ночами не спал и почти не ел, а на сороковой день громко хлопнула дверь нашей квартиры! Это ушел навсегда от нас мой дедушка.
Моя мама вскоре пыталась устроиться на работу, но её по-прежнему никуда не брали, пока не нашелся человек, которому она понравилась, и он взял её работать в пиццерию. Она проработала там совсем недолго и её уволили по той же причине.. Теперь уже маму выгнали и из дома. Жизнь втроем давала надежды на возрождение семьи, семейных традиций и любви, но после каждого праздника, бабушка не могла остановиться, она пила всё больше и чаще. Торжеством стал простой день. За летом осень, за осенью зима. Совсем близок был декабрь и мой самый любимый праздник – Новый Год. Тогда этот день для меня проходил лежа на диване с громко включенным телевизором и ломтиком сыра в руке. Невменяемая бабушка лежала в моей спальне на моей кровати, а тетя была в гостях у друзей. В зале стояла искусственная елка, привязанная веревкой к гвоздю, торчащему из стены. На ней висели игрушки, и на макушке сияла большая красная звезда. Сыр медленно таял в руках, и его уже не хотелось подносить ко рту, но это редкое чувство сытости не давало мне права вернуть кусочек обратно. Я лежал и мечтал. Никогда в своей жизни я не видел у себя дома столько еды.
Мой день рождения проходил примерно так же. Моя бабушка обещала, что спечет мне пиццу, и мы пригласим всех моих друзей. Но ничего этого не случилось. Я не мог повлиять на свою семью как-то нравственно. Никто меня не слушал.
На месте когда–то счастливой семьи образовался проходной двор с подпертой дверью изнутри.
Незаметно подкралась весна. Это мое любимое время года. Но именно в этот период случилось то, чего я совсем не ждал. Умерла моя бабушка. Это был вечер 4 марта, когда я пришел домой с улицы и зашел в спальню чтобы расчесаться. Бабушка лежала на кровати, но лежала так же, как легла еще днем. Расчесываясь, я попытался обратиться к ней, но она не подавала признаков жизни. Я понял – она умерла. В этот момент моя тетя была дома, и я растерянный побежал к ней в комнату, чтобы рассказать о случившемся. Она выбежала из комнаты, чтобы увидеть свою мать, но в ту же секунду упала на колени и стала рыдать. Я сидел на стуле в зале и не мог даже говорить. Я не мог поверить, что лишаюсь всего, лишаюсь своих родных людей. Теперь у меня не было никого. Много времени прошло. Маму я не видел уже 2 года. Я что-то слышал о ней, но не знал где её искать. Говорили, что она по-прежнему пьет.
2002 год. Меня отдают на временное воспитание в социально реабилитационный центр для несовершеннолетних подростков. Там я жил семь или восемь месяцев, познакомился со многими людьми и перешел в новую школу, к которой я так и не привык. Я был потерян. Этот центр напоминал мне приют для бездомных собак. Время летело так быстро, что я не успевал запоминать имена всех своих новых одноклассников. В 2003 году меня переводят на новый уровень жизни - в интернат, и жизнь теперь меняет свою маску с доброй на справедливую.





















Большая дорога ведет нас в жизни, приводя к испытаниям, волнениям, тревогам, болезням и не только! Наша жизнь так же полна радости, счастья, любви, мира, добра, взаимопонимания и веры! Дорога жизни, а точнее терновый путь начала моего беспризорного существования привела меня в школу – интернат.
В мои глаза светит игривое солнце, которое как назло поднимает настроение, давно упавшее и ушедшее от меня, казалось на века. Передо мной открылся горизонт и длинная асфальтированная дорога, от которой исходил волнами жар. Обувь на ногах нагрелась до температуры плавления, и не было уже сил нести забитые до верха тяжелые сумки с вещами и железной кружкой, которая то и дело гремела, ударяясь о ногу. Казалось, что дорога не закончится. Душа разрывалась на части. С каждым шагом я приближался к краю, ступая на который, постепенно перевешивал его и переворачивал свою судьбу.
Позади меня уже почти не видно цивилизации, а по обе стороны стояли новые частные дома, укрывшиеся в деревьях. Я уже подходил к остановке, когда понял, что мог доехать до этого места. Оставалось совсем немного, буквально 300 метров до школы, где мне надо было найти завуча и оформиться как ученику. Нервы на пределе. На входе деревянная дверь, за ней вторая и запах краски. В школе шел ремонт. Меня заметила пожилая женщина и, подойдя ближе, спросила, кого я ищу, и чем может мне помочь. Я понял, что «своих» здесь знают в лицо! Немного волнуясь, я всё же рассказал ей свою историю и то, зачем пришел.
Из разговора с вахтером я понял, что завуча нет, и будет он не ранее, чем через два часа. В школе не было ни души. Все дети – жители этого интерната были на отдыхе в летних лагерях. Я боялся даже просто увидеть их, потому что не осознавал того, что это тоже люди, что они, так же как и я по похожим обстоятельствам попали сюда.
Ну, вот 15 минут ожидания я убил мыслями о тех, с кем мне предстоит жить, учиться, гулять, обедать и ужинать, да и просто радоваться жизни.
Казалось, что прошла целая вечность и вместилась в эти короткие и длинные 15 минут. Всё остальное время я ходил вокруг здания школы и пытался успокоить себя мыслями, что всё будет хорошо.
Не спеша время приближает меня к встрече с завучем. Я снова зашел в деревянные двери, где меня уже ждал тот мужчина, о котором я и подумать не мог все свои 16 лет. На нем был классический костюм из брюк, рубашки и пиджака, на носу надвинуты большие темные очки, в руках связка ключей и «классный журнал» в каком-то твердом переплете плотно зажатый подмышкой. Этот персонаж, казалось мне, должен стоять у всех непослушных учеников пред глазами. Он поздоровался со мной и тактично предложил пройти в кабинет.
Кабинет завуча был совмещен с кабинетом химии, и я понял, что мой будущий учитель химии это тоже он. Мужчина прошел за свой рабочий стол и открыл журнал.
- «Назовите свою фамилию» - сказал он.
От волнения я быстро назвал свою фамилию, имя и отчество и подошел ближе к его столу. Теперь я понял и то, что он только что курил, так как дыхание завуча обволакивало мой нос ароматами табачного дыма.
- «В каком классе хочешь учиться?» - спросил меня завуч.
Я не понял вопроса и переспросил его:
- «Как в каком классе? До этого я учился и закончил восьмой класс!»
Завуч придвинул очки ближе к глазам, посмотрел на меня и добавил:
- « Давай я тебя еще на год оставлю в восьмом!»
Услышав это, я потерял дар речи и уже начал тонуть в собственных мурашках. Диалог с завучем затянулся примерно на полчаса и, в конце концов, мы сошлись на том, что я всё-таки продолжу учебу в следующем по счету классе. И теперь моим классом стал – 9 «Г».
Завуч предложил мне пройти на улицу и, положив ключи в карман, он отвел меня в соседнее большое здание. Это было здание самого интерната, то есть если говорить простым языком, это моё временное общежитие. Четыре этажа и не первой свежести стены стояли угрюмо, как вековые дубы, заслоняя собой солнце и кидая на двор большую холодную тень. В здании было много окон и несколько дверей. Теперь уже я услышал голоса детей, которые постепенно приезжали и сортировались по своим комнатам.
Первое, на что я сразу акцентировал своё внимание это запах внутри интерната. Аромат из столовой, которая находится на первом этаже, радовал здесь каждого. Мы начали подниматься вверх по порожкам, минуя столовую и лестничные пролеты. Навстречу нам спускались дети разного возраста, с разными прическами, в разной одежде, с разными взглядами на жизнь, с разными мыслями и судьбами, но в одинаковой обуви. Кто – то проходил, опустив глаза, и не замечал меня, кто-то здоровался с завучем, а кто-то смотрел на меня и провожал взглядом. В моей голове смешались все мысли и вопросы к самому себе. Я просто брел в пустоту, шаркая ногами по бетонному полу. В ушах разносились слова и шум людей о том, что идет «новенький». Я был человеком, вошедшим в огромный улей, уже защищенных от уличной жизни детей – пчелок. Почему пчелок? Потому что каждый из них растет без родителей и делает для своего комфорта всё своими маленькими руками, не ожидая помощи ни от кого.
Наконец мы дошли до третьего этажа и ступили на пол, покрытый линолеумом. Идти стало мягче. Пройдя несколько дверей, завуч свернул влево и посмотрел в окошко двери.
- « Всё. Пришли, по-моему!» - сказал он, открывая дверь в комнату.
Там сидели две женщины преклонного возраста, и одна из них сразу же спросила у меня:
- « Ты новенький?»
Я ответил что «новенький» и присел возле них. Мне было очень плохо, очень грустно и обидно на всё в мире. Моё тело наполняла слабость и к глазам подбирались слезы.
Меня стали успокаивать и говорить, что всё не так плохо, как мне это представляется. Мне говорили, что здесь все равны, чтобы я никого не боялся, все ребята хорошие и что все будет зависеть от меня.
Слова утешения меня не тронули. Я не привык к таким людным и постоянным местам, да и вообще это место не должно было играть какую-либо роль в моей жизни и собственно в жизни ребенка.
Завуч ушел, пожелав мне сил и удачи.
Моя воспитательница – Мария Сергеевна назвала меня по имени и сказала, что покажет мне мою комнату. Взяв свои сумки, я последовал за ней. Мы спустились на второй этаж, и уже рядом была моя новая комната.
Воспитательница сходила за ключом от комнаты и открыла мне её. Теперь уже я знакомился со своим новым домом, бытом и с этой маленькой комнаткой, в которой стоял шкаф, четыре тумбочки, четыре кровати, висела маленькая люстра и постелен ковер.
Моя кровать была возле стены, рядом с входом. Мария Сергеевна предупредила меня, что прежде чем ложиться или садиться на кровать, её нужно разобрать. А вообще отдыхать нужно было с разрешения воспитателя. Я молчал. В комнате было два окна, в одно из которых дул ветер и раздувал шторы. Я смотрел в окно и думал только об одном, что хочу уйти отсюда. Воспитательница подвинула мои сумки к кровати и предложила проводить меня в столовую. Так как я был ужасно голоден, хоть казалось, что и кусок в горло не полезет, мы направились вниз. Перед входом в столовую уже стояла большая очередь из двадцати человек. Мария Сергеевна провела меня без очереди, и мы зашли в большую столовую с мраморным полом и деревянными тяжелыми столами. Проходя через всю столовую, я ловил на себе множество взглядов и переговоров за спиной. Мы подошли к окошку, где раздавали еду. Воспитательница попросила поваров, чтобы они дали мне мою порцию еды и мне подали тарелку с картошкой и печеночными оладьями. Я сел за стол с одним свободным местом и стал есть. Вилка в руках тряслась и билась о зубы. После ужина я вернулся в комнату, которую чудом нашел и сидя на кровать – заплакал.
Мне было одиноко, мне не хватало родителей, как никогда в жизни! Здесь я не чувствовал себя счастливым и защищенным человеком.
Спустя несколько минут открылась дверь в комнату и зашла девочка. Мы познакомились с ней. Она села напротив меня и начала рассказывать о своём прошлом и просто пыталась расшевелить меня. Этой девочкой оказалась моя будущая одноклассница. Она позвала свою подругу, и теперь мы общались втроем.
На всем протяжении нашей беседы в комнату заглядывали люди. Им было интересно знать, кто я и откуда. Вскоре девочки ушли и теперь по одному стали заходить парни моего возраста. Этими парнями были мои сожители и соответственно будущие одноклассники. Первым зашел темный парень, и, сняв сумки с плеча, он поздоровался со мной:
- « Привет. Я Саша!» - сказал он мне, и подал свою руку.
Я ответил ему взаимностью, он улыбнулся и вышел из комнаты.
Следующий парень зашел по такой же схеме, и назвал мне своё имя, которое заставило меня улыбнуться:
- «Я Саша!» - сказал он.
Я так же ответил ему взаимностью на приветствие и спросил:
- « Вас тут всех зовут «Саша»?»
Он улыбнулся, не поняв моего вопроса, и мы разговорились до прихода остальных ребят.
Вот зашел очередной парень и сел на кровать, даже не замечая меня. Он разбирал свою сумку и что-то не мог найти в ней, бормоча и нервничая. Его кровать стояла рядом с моей. Друг от друга нас отделяла лишь тумбочка.
Повернувшись, он удивленно воскликнул:
-« А ты здесь откуда?»
Я рассказал ему всю суровую правду жизни и так мы подружились. Его звали Владиком.
Теперь я уже увидел в лицо своих соседей по койке, и мне стало немного легче.
До первого сентября, ровно, как и до первого моего учебного дня в интернате оставалась неделя. За этот короткий срок я никак бы не смог познакомиться с каждым человеком школы, чтобы тем самым как – то облегчить общение и зарядить атмосферу вокруг себя. За это время я не смог бы узнать все правила интерната и его ограничения. Я держался ближе к Владику, потому как с ним, я ни с кем здесь не общался. Мы ходили с ним на спортивные площадки, расположенные совсем рядом с интернатом, где он показывал мне достопримечательности и знакомил с каждым тренажером лично. Он рассказывал мне, что на данный момент существует в интернате и что хотелось бы иметь дополнительно. Потом мы ходили на небольшой пруд, расположенный так же недалеко и сидели там не берегу в окружении берез и рассказывали друг другу давно не актуальные анекдоты, которые приводили в сумасшедший и долгий смех.
День за днем, календарные листки, просвечиваясь, всё гуще вырисовывали красную единицу на новом месяце. Я так боялся начинать учебу в школе, где не знал никого и ничего. Я не знал, как меня примут ребята, как будут проходить часы учебы и вообще для меня было всё ново и странно. Я понимал, что не буду вечно гулять без дела, и всё равно придется учиться, добиваться авторитета, уважения к себе какими либо поступками, тратить много сил, но я просил Бога, чтобы он растянул эти подготовительные дни, как можно длиннее.
Сидя в комнате, я ждал и морально готовился, стараясь не попадаться на глаза другим людям, но в столовой, как не крути, мы все сидели на одном ряду и практически за одним столом. Тут уже глаз не спрячешь. Час за часом бежали и неумолимо спешили. После ужина или обеда, все расходились по комнатам. Сегодня к нам зашла Мария Сергеевна и спросила, есть ли у кого-нибудь школьная форма. Ребята пожали плечами, а я и отреагировать никак не мог, потому что у меня не было ничего, кроме вещей, которые я успел собрать в социально – реабилитационном центре. Тогда Мария Сергеевна сказала нам одеваться и идти на склад за вещами. Почти как солдаты мы быстро оделись и я, догоняя ребят, шел за новыми вещами. Склад находился в этом же здании интерната, только за соседней дверью главного входа, к которой можно было пройти через улицу. Ребята почти бежали, опережая друг друга и это не странно, ведь вещи хочет получить каждый из нас, а здесь их давали бесплатно. Ну, вот и пришли.
- «Надежда Федоровна! Мы пришли!» - крикнул в гулком помещении один из парней.
- « Подождите, ребят!» - сказала Надежда Федоровна и продолжила диалог сама с собой. Эта была женщина небольшого роста с пышной прической на голове и в теплой жилетке на плечах. На её шее висели очки, за ухом торчала шариковая ручка, а в кармане жилетки лежал большой блокнот. Она переписывала вещи и на кого – то ругалась.
Мы прошли внутрь склада и стали около входа, дожидаясь нашего «модельера» и ответственного за форму одежды – кладовщика. На меня смотрели большие высокие железные с деревянным перекрытием полки, на которых стояла обувь, лежали мешки с одеждой, висели зимние и осенние куртки, стопками сложенное нижнее и постельное белье. Друг за другом стояли такие же большие полки с пледами, матрасами, подушками и чем – то забитыми мешками. Склад был до потолка заполнен вещами.
- « Заходите по одному!» - позвала нас кладовщица.
Парни, не теряя времени, построились в очередь, в какой я стоял последним!
- « Пропустите новенького мальчика!» - сказала Надежда Федоровна. Теперь я уже был впереди очереди.
Она отошла от меня примерно на полметра, обежала глазами с ног до головы и спросила мой размер обуви. Было немного стыдно, я не знал размера своей ноги. Кладовщица достала с полки коробку с туфлями и подала её мне. Дальше мы нашли мне брюки, и я отправился мерить наряд. Проходя мимо ребят, я остановился, чтобы показать им то, что мне дали. Им было очень интересно, хотя именно такие вещи выдают здесь ежегодно. Я померил обувь и брюки. Всё что мне дали, подошло, и еще час я ждал ребят.
Почти полностью обновленные одеждой мы вернулись в комнату и разложили вещи каждый на свою кровать, но, не дав даже присесть, в комнату зашла воспитательница:
- «Все, кто взял вещи, идите за утюгом на четвертый этаж и приходите гладить!» - сказала Мария Сергеевна.
На четвертом этаже жили только девочки. Так как я не знал еще никого, то к девчонкам идти меня не заставили бы даже под дулом автомата.
Кто-то из ребят сходил за утюгом, и снова образовалась очередь, только уже к гладильной доске. Гладили вещи мы в кладовой. Это была небольшая комнатка с несколькими шкафами для вещей и шкафом воспитателя, в который она могла хранить свои личные вещи и ценные вещи учеников. Так же радовали глаз цветы на подоконниках, старые обои и плохо прокрашенный пол. Ежедневная суета, беганье школьников из комнаты в комнату, шумные разговоры, верчение возле зеркала, как девушек, так и парней, не давало расслабиться. Здесь надо быть начеку. Вскоре утюг дошел до меня и мой дебют глажки белья все же состоялся. Мне нашли белую рубашку с желтоватым воротником, и наконец – то я выглядел как примерный школьник.
На улице было тепло, и веял легкий свежий ветерок. Перед окнами гуляли и играли в мяч провинившиеся дети, у кого-то в настежь открытом окне играла музыка, и сушилось белье, повсюду были слышны голоса детей. Я бы не сказал, что было скучно или грустно, просто было одиноко. Эта подготовка ко дню знаний, эти ароматы цветов, которые раздавали первоклашкам, эти споры и драки из-за пары брюк, этот режим питания, полностью измененный режим дня – всё это стало моей семьей. Надо было только привыкнуть и стать одним из членов этой большой семьи.
Наконец-то наступила ночь, и уже на следующее утро нас ждал день знаний.
В окно пробивались лучи яркого солнца! Не было сил и желания вылезать из под теплого одеяла. Дремота висела над каждым из нас и не позволяла открыть глаз. Где – то вдалеке раздавались глухие шаги, которые были всё ближе к нашей комнате. Вдруг со скрипом открылась дверь, и я услышал совсем мне не знакомый голос. Это была наша вторая воспитательница. Её звали Любовь Николаевна. Она была намного моложе той, с которой я познакомился до этого и, по-моему, даже проворнее.
- « Подъем!» - пропела воспитательница, проходя мимо каждой кровати и трогая каждого за пальцы ног, укутанные в одеяло. Она не стала повторять фразу дважды и, убедившись, что каждый из нас боится щекотки, вышла из комнаты.
Никто не отреагировал на позывные Любови Николаевной, и мы дальше продолжали лежать и тянуть удовольствие сна. Через несколько минут визит воспитателя повторился. В руке у неё была кружка с водой.
- « Мальчики, подъем!» - повторила она и начала щекотать открытые пятки одного из спящих парней, но даже этот метод пробуждения не помог. Тогда Любовь Николаевна поболтала воду в железной кружке и тоненькой струйкой начала поливать ей на головы ребят. Столь большего возмущения и сопротивления я не видел даже в фильмах о войне. С криками ребята начали буквально взлетать с постелей и укрываться одеялами от воды.
- «Любовь Николаевна, что вы делаете?» - возмущенно кричали ребята, но, в конце концов, вставали и брели одеваться в свои костюмы.
Первое сентября – праздник первоклашек, учеников старших классов, но не мой. Мне было по–прежнему страшно и дико. Я стоял перед зеркалом в костюме и не мог поверить в то, что мы все идем на линейку в школу.
По лестнице вниз большим потоком спускались радостные ученики интерната с цветами в руках и улыбками на лице. Каждый из них повторял свое зазубренное стихотворение или приготовленную речь для директора школы. Буквально за пару минут мы оказались возле школы.
Играла приятная музыка, по линейке стояли ученики и ученицы, от младших до старших классов. Доносился аромат цветов и свежей краски от стен. В толпе людей я был почти не заметен - стоял худенький, с впавшими щеками мальчик, скромно опустив глаза вниз. Спустя несколько минут из школы вышла важная женщина высокого роста и в красивом платье. По обе её стороны стояли завуч, и как подсказывало мне моё сердце, заместитель директора. Женщина подошла к микрофону и представилась. Это и правда была директор школы – интернат. Она говорила примерно 20 минут. Но именно этот отрывок времени меня порадовал. Первые мои впечатления о ней сразу же были положительными. Перед людьми стояла серьезная, грамотная, вежливая, умная, обладающая чувством юмора, женщина, умеющая преподать и качественно донести свою мысль людям, как это делает настоящий оратор. После вступительной речи директора выходили учителя, завучи, замы, воспитатели с напутствующими словами и почти не умеющие говорить первоклашки, которые читали стихи. Линейка подходила к логическому завершению и наш класс, как и все остальные, пошел знакомиться со своим классным кабинетом, который находился на втором этаже. Там нас уже ждал будущий классный руководитель Олег Геннадьевич. Он радостно принял нас, с каждым поздоровался и пожал всем руки. Мы расселись за парты, где уже лежали тоненькие тетради в клеточку. Моя парта была второй в среднем ряду. Соседом по парте был, конечно же, человек, с которым я общался больше всего, это – Владик. Мы поочередно назвали свои фамилии учителю, который записал их в журнал. Из новеньких был только я, всех остальных он уже знал. В школе нас держали не долго, а просто познакомили с основными предметами и рассказали правила и обязанности, которые каждый из нас должен выполнять. В данный список входило соответствующее хорошее поведение, своевременная и регулярная уборка класса и, конечно же, стремление к учебе и выполнению домашнего задания. О пропусках занятий я даже и не говорю. Здесь это не возможно было сделать, не имея веских причин. Все друг друга знают и видят, и, конечно же, скажут где тот, или иной человек. После ознакомительных уроков мы все пошли гулять в город. Никогда так не изматывала суматоха дня, эти прогулки по городскому парку, где все отмечали «День знаний» и были одеты примерно одинаково, в школьную форму. В этот день ученики разных школ, как и мы, ходили по парку всем классом. Отличие нашего класса от остальных было только одно. В нашем классе доминировали парни.
Прогулка удалась, все были рады и ни у кого уже не было сил на обратный путь. Автобусы в интернат ездили не совсем часто, так что только к вечеру мы прибыли домой, но двери были заперты. Недолго думая, ребята предложили залезть в окно второго этажа, чтобы нас никто не заметил. По очереди парни залезли в комнату и ждали, пока залезу я. Немного усилий и все мы на своих местах.
Следующее утро заставило меня разочароваться. В нашей комнате на двери уже висел график уборки помещения – график дежурства. Хоть комната была и не большая, но убирать в ней всегда было что. Изо дня в день каждый из нас приносил с собой крошки хлеба из столовой, грязь на обуви, фантики, бумажки и вековую пыль с нечитанных учебников. По принципу «первый в алфавите» - первым убирался я. На следующее утро меня уже ждал веник, савок и половая тряпка. Пока ребята просыпались, я должен был сходить в столовую на завтрак и вернуться, чтобы в комнате никого не было. Вернувшись из столовой, я понял, что ребята и не думали вставать. Они спокойно спали и кряхтели, переворачиваясь с одного бока на другой. Делать было нечего, я взял веник и, поднимая с пола края спустившегося одеяла, начал подметать. К завершению уборки, в комнату зашла Мария Сергеевна, она удивленно и взволнованно, не замечая меня и того, что всё уже убрано, начала стаскивать ребят с кровати. Цитировать её слова было бы долго. Она кричала и ворчала до тех пор, пока все как один не проснулись, не умылись и не заправили постели. На влажный пол, который я так усердно мыл, летели перья от подушек и какой-то мусор. После того, как всё было застелено, вид комнаты напоминал курятник с запахом половой тряпки и следами от голых немытых ног. Пока не было Марии Сергеевной, я решил снова убраться, чтобы не казаться в первый день жизни в интернате лентяем и недобросовестным учеником.
На повторную уборку время ушло примерно в два раза больше. Ребята уже ушли в школу, а я всё еще убирался. Мне надо было дожидаться воспитателя, чтобы она оценила мой труд и отметила в своем, надеюсь не черном списке. Так я в первый день учебы опоздал на урок.
Объяснять причину своего опоздания мне пришлось на следующий день при всем классе. Никто не ругал меня, но больше такого не должно было повторяться.
День за днем летели как птицы. Дежурство в комнатах перерастало в дежурство по коридорам, лестничным пролетам, столовой и территории. Как всегда нашей группе достался лакомый кусок. Мы убирали мусор вокруг мусорных контейнеров. Происходило это чаще, чем, если бы убирали свои территории другие классы и другие группы, ведь весь мусор со всего интерната и его территории несли к нам в контейнеры. Дежурство в столовой было куда интереснее и аппетитнее. Регулярно к заднему входу столовой подъезжала машина с хлебом, и мы шли разгружать его. Нам подавали латки со свежим, горячим хлебом, которые мы заносили в хлебный цех и там складывали на полки. Нельзя было удержаться от того, чтобы не взять буханку хлеба или батон с собой, пронося его в рукаве специально одетой широкой кофты, чтобы потом жадно и с аппетитом съесть. Иногда за помощь угощал и сам водитель, раздавая каждому по буханке горячего хлеба, и мы счастливые и с чистой совестью шли за котельную, которая стояла напротив интерната, чтобы спокойно перекусить. В столовой мы накрывали столы, начиная с младших классов. Молодым везде у нас дорога! Что ни говори, столовая это самое святое место, где я чувствовал себя в своей тарелке. Довольно большое помещение вмещало в себя три ряда по восемь столов. Каждому дежурному отводилась своя конкретная задача. Мальчики разносили и расставляли посуду, девочки разливали первые блюда и раскладывали резаный хлеб. За дверью столовой давно уже слышны голоса детей и тех, кто не мог терпеть. Самых младших воспитанников приводит воспитатель, и каждый ребенок знает свое место. Это удивляло, потому что сложно приучить группу детей к порядку и дисциплине, у которых никогда этого не было. Не все дети интерната поддавались воспитанию за короткие сроки, а некоторые даже убегали из него. Войдя, малыши сразу же заняли первый ряд, а затем и второй. Их было много. В голове, конечно же, возникает вопрос к родителям брошенных детей, но ответа на это не будет. Каждый из них понимает, что за ними никто не придет и не заберет их. Все дети давно смерились с этим.
Всё что не доедали малыши, доедали питомцы работников интерната. Порция для взрослого человека была примерно равной детской порции, так что малыши не доедали обеды, а взрослые уходили с легким чувством голода. Такое неравновесие было некстати.
Солнечный день, гулкое помещение столовой, пар от горячей воды на мойке, звон ложек, шарканье ног, всё это окружало меня целую неделю дежурства. Такими темпами от каникул до каникул мы доучились до моей первой зимы в интернате. Зимние каникулы отличаются своей специфичностью и несравнимой свежестью, после которой на утро просто невозможно встать с постели на ледяной пол. Первые дни каникул мы затыкали трещины в окнах, утеплялись пледами и шерстяными носками. Потом нас обеспечивали зимними вещами. Как и раньше, за одеждой мы ходили на склад. Это был уже другой склад, находившийся в соседнем здании. Там нам давали шапки, куртки, обувь и перчатки. В этом же здании проходили уроки труда. В кабинете стояли различные станки для работы по дереву и металлу. Недалеко от школы, дети раскатывали ледяные горки и играли в хоккей на замершем пруду. Этой же зимой в спортивном зале открыли тренажерный зал, где я начал заниматься и еще долго увлекался этим. От интерната мы ездили по городам на соревнования и привозили заслуженные награды, ездили на телевизионные спортивные программы и так же не приезжали без победы. К этому времени я занялся поэзией. Как говорят люди, начал писать не от хорошей жизни. Совсем недавно я узнал, что умерла моя мама. Она отравилась спиртом. Сейчас уже мне не исправить всего, что я бы мог сделать тогда, когда был совсем маленький. К сожалению, мы не можем вернуть своих родных людей, чтобы сказать им, как мы их любим, сказать им, что давно простили их. Мы хотим, чтобы родители посмотрели на нас, какими мы стали, чего мы добились. Мы хотим, чтобы родители гордились нами, но нам надо верить в то, что они смотрят на нас и видят нас.
По стечению обстоятельств первым моим стихом был – «Мама»














«Мама».
Любовь, покой и теплые ладони,
Всё это лишь она могла нам дать.
Уют и счастье, ты царица в доме,
Ты - наша жизнь, ты - наша мать.

Сойдя с небес по воле Бога,
И каждый миг, в тебе любя,
Я вновь хочу всего немного,
Увидеть, милая, тебя.

Тебя я только вспоминаю,
Но ком в душе не даст уснуть.
Подушкой слезы вытираю,
С надеждой вновь тебя вернуть.

Приди ко мне, я всё тебе прощаю,
Услышь меня, хотя бы в темных снах.
Я за тебя молитву прочитаю,
А ты живи со мною на устах.


На всем протяжении жизни в интернате я писал стихи, посвящая их своим выдуманным героям, но никто не мог подумать, что стихи были обо мне.






***
Я часто слышу в тишине,
Как напевают песни мне.
Они божественны, легки,
И в то же время так печальны.

Как будто свежий ветерок,
Гуляет с головы до ног.
Но я понять того не смог,
….они прощальны!


***
Советчик из меня, ну никакой,
Разведчик из меня, ну никакой,
Левша, ни к делу правому пригодный,
Пишу по – истине не левой я рукой.
Подельщик из меня, ну никакой,
Художник из меня, ну никакой,
Любовник из меня, увы, не вольный,
В таких делах не думать головой.
Ученый из меня, ну никакой,
Волшебник из меня, ну никакой,
Писатель из меня – рывок душевный,
Который не стремится на покой.


Эти и многие другие произведения были написаны мной в глубоких раздумьях, к которым я уже никого не подпускал. Зима для меня это самое продуктивное время года, это время поэзии холодной и тихой. За листом бумаги я проводил большее время этих нескольких лет.
После смерти матери, мне стали сниться очень тяжелые и длинные сны, которые слишком давили меня под своим прессом. Одним из самых ярких снов я запомнил на всю жизнь.






¬¬¬
















Сон
Это был Городок, который со времени своего основания делится на два берега скрепленными между собой деревянными мостами, которые при малейшем прикосновении шатаются из стороны в сторону. Один из берегов люди прозвали «сонным». Жители этого любопытного места живут очень тихо, их вовсе не слышно даже днем. На сонном берегу редко можно было увидеть прогуливающихся людей или даже парящих в небе птиц. Здесь почти по всему периметру цвели голубые цветы, которые уже к вечеру покрыл густой туман. Ночью, когда в домах не светится уже ни единого окошка, на улице чуть слышно перемигиваются фонарные столбы, которые своим освещением провожают меня до дома. Тихое эхо шагов по лестничной площадке заставляет замереть всё, что днем не давало покоя, не давало сосредоточить талантливый взгляд на предстоящее тебе выражение мыслями своего нарисованного мира. И вот перекинув через плечо набитую красками и полотнами неудобную сумку, я вновь выхожу из дома и стремительно иду на край своего берега, в надежде, что за мной следуют ещё сотни таких же, как я. Только через мгновение понимаешь, что никто за тобой не идет, что все спокойно отдыхают в своих теплых комнатах. Мной перерисован весь берег, каждое дерево, каждый листок, упавший в речку. Мной создан параллельный мир, но я так и сижу совсем один в своем большом мире. Печальные мысли напоминают картину прошлых лет, когда будучи еще совсем ребенком, примерно шестьдесят лет назад, прихватив с собой пару кусочков черствого хлеба и старый бидончик с водой я отправился на заработки. Я смотрел в обреченные глаза своих родителей, и каждый раз искал новые придумки, пытаясь как - то ограничить это беспокойство за меня. В это время моя семья жила, даже не жила, а существовала на ни кому не нужные картины моего отца. Я часто не доедал, даже если акцентировать и то, что мои родители отдавали мне последний кусок своего обеда. Как правило, попрошайничать я не мог. Я боялся опозорить свою семью. Я ни что и ни кого так не ценил, как родных мне людей и был предан им во всем. Год за годом мучения сводили с ума. Совершенно обессиливший организм напоминал о себе и ночью и днем. Встречая новый день я провожал старый и до последнего не прощался с ним, а миновал все падающие звезды, смену луны на солнце, дождя на радугу и холод на бесполезное тепло. Только теперь, когда я совсем один сижу на высоком берегу чудесного города, я могу без страха и упрека вспомнить свою прошлую жизнь. Вздохнув, я прижал свои колени ближе к груди, положил голову на сплетенные между собой дрожащие руки и увидел перед глазами свою старую комнату. В этой комнате я прожил почти девять лет. Тогда всё как будто дышало жизнью. Я не смел называть жизнь сложной и тягостной. Как верующий человек я понимал, что жизнь это великий дар, помогающий понять себя, найти своё предназначение и с этой особенной школой я не спорил. Подсознательно я понимал, что мне не повезло, но я не произносил этого вслух.
И так, моя комната была наверху, где раньше хранились старые вещи, коробки, железки и висел удивительно большой улей. Да! Всё тот же улей, который был в реальности. Он был пустой и напоминал какой – то органический мешок. Комната, которая служила мне до этого подлежала только ремонту и я перебрался сюда. Меня уже не смущал даже улей и оставшийся хлам. Мне хотелось чего – то нового, хотя выбирать можно было только из старого и переделывать на свой лад. Я не скажу, что в этом мне не повезло. Фантазии еще несовершеннолетнего подростка просто выплескивались из меня. Я всегда стремился заинтересовать людей, которые приходили к моим родителям. У меня совсем не было друзей, но и этим я не обижен. Наверное, мне не хватало бы времени на постоянное общение с ними, а может быть, и перехотелось бы удивлять их новыми выдумками. Я не знаю. Единственными и самыми лучшими моими друзьями были любопытство и бумажная коробка спичек. Эти спички были дороги мне только по одной причине. Они были с розовой и зеленой серой на концах. Этот коробок у меня почти два года. Я нашел его в соседней деревушке возле сгоревшего дотла дома. Может спички, и стали причиной такого несчастья, но мне они приносят только удовольствие. Вечерами я частенько залезал на чердак и украдкой играл там. Все интересные и новые вещи, увиденные мной, приводили в восторг и кружили мне голову. Моя нелегкая жизнь буквально свешивала перед моим лицом огромный розовый занавес, который укрывал меня от проблем и в то же время от родителей, да и что было нужно тогда, еще восьмилетнему мальчугану.
Я почти всему научился у своего талантливого и терпеливого отца и добродушной матери. Вечерами, когда река покрывалась золотой рябью от холодных лучей огромной любопытной луны, которая все заглядывала в мое окно, мы с отцом поднимались на тот самый чердак, и он показывал мне свои ослепительно красивые картины. Правда, я уже давно их видел, когда присматривал местечко для своей кровати, но каждый раз я не менее удивлялся мастерству своего отца. Признаться, я не сильно разбирался в художестве и вообще в искусстве сего рода. Я пару раз пытался даже срисовать картины, но такого не подделаешь и самое главное не продашь, чтобы заработать на кусок хлеба. Я обладал талантом рисовать углем на стенах, но любое мое произведение в готовом виде оборачивалось мне трёпкой. Наша семья жила бедно и денег на учебу не было. Да и какая учеба без питающей мозг еды. Я можно сказать самоучка, несмотря на то, что соседские ребята называли неучем. Когда – то давно моих родителей выгнали из города, который находился где – то на севере. Так перекочевав сюда в городок или даже поселок городского типа, находящийся на равнине в совсем не известное нам место, папа устроился на работу к небогатому старичку. Работа была тяжелой. Не редко папа оставался и круглосуточно вкалывал, чтобы хозяин не выгнал его, но заработка не хватало даже на сытное и хотя бы периодическое питание. А тут еще и я на свет появился. Я как всегда в этой жизни, даже уже с самого её начала появляюсь не вовремя. Кормил и одевал семью только мой отец, так как мама находилась в декрете. И кстати, уже во втором по счету. Не понимаю, зачем еще ребенок? Неужели им мало меня и мало проблем? Всё – таки сложный и не до конца изученный организм – человек. Моя мама прирожденная домохозяйка. Она очень вкусно готовила, жаль вот только, не было возможности похвастаться своими вновь выдуманными вкуснейшими блюдами.
Дни и ночи отец пропадал на работе, а когда возвращался, то сразу валился с ног и засыпал беспробудным сном. Жизнь, казалось мне, просто возненавидела нас. Каждый день приходилось питаться тем, что, возможно, найду я или спрячет от хозяина в подкладку старой куртки мой отец. Дед, у которого работал мой папа, был на удивление добрый, но за бесполезное провождение рабочего дня, он, как и все работодатели не платил денег. Работа стала не только кормилицей и домом, но и паразитом, стремительно отнимающим здоровье «своих постоянных посетителей». Совсем скоро от чрезмерных физических нагрузок и переутомлений у отца начались сильные боли в ногах, переходящие в получасовые головокружения и стоны. Работа становилась всё сложнее и мучительнее. Мама безгранично волновалась за отца и на нервной почве заболела, а тут и роды скоро. Все как замкнутое колесо со свойствами расширяться и в свои обороты только добавлять проблемы. Утро следующего дня мама встречала уже в больнице почти за 40 километров от нас с отцом. Теперь я понял, что впервые остался один на один с трудностями. Та работа, на которой работал мой отец, была мне не по плечу. Оставалось только попрошайничать. Я ни на миг не мог представить себя в таком страшной материальном положении, да и кризисе вообще.
Своими хаотичными метаниями по соседским домам населенного пункта, я вызывал ненависть жильцов. Тем более я просто не успевал им что – либо объяснить, а сразу был заплеван и унижен перед всеми. Чтобы помочь своей семье, мне оставалось ждать только чуда. Час за часом прошел очередной день. Уже накрапывал тяжелыми каплями теплый дождик. В домиках зажигались керосиновые лампы, а из домашних печей через трубы сочился сладкий дымок и напоминал мне аромат чего – то жаренного. Мои сырые ботинки и уставшие ноги уже не хотят меня нести домой. Серое небо всё сильнее выжимает из себя последние капли, которые, падая на лицо, смешиваются со слезами и игриво катятся по всему моему продрогшему и исхудавшему телу. И вот прогнав последние отрывки от ещё ранее светившегося солнца, на землю ступила ночь.
Я как – будто бы врос в землю. Каждую мышцу перетянули железные нити. Так и не дождавшись помощи, поскрипывая коленями, я пошел домой. Над лесом висели яркие звездочки и каждый раз, когда я прищуривал глаза, они размывались по всему небу. Мне было стыдно даже представить, что меня ждет дома мой беззащитный больной отец, а у сына даже крошки хлеба нет, чтобы угостить его. Полностью загруженный мыслями я остановился… Дорога, ведущая к нашему к домику, где мы жили, раздваиваясь на две, и вторая тропинка вела глубоко в густой хвойный лес. Как бы мне того не хотелось, но я не мог свернуть домой. Я ужасно боялся, что отец рассердится на меня. Выходом в этой ситуации была только вторая тропинка, усланная сплошь светлячками и кузнечиками. Свою дурную привычку, носить спички в кармане я так и не бросил. А теперь, когда ситуация просто предусмотрела это, в полной темноте я достал гремящий бумажный коробок. Впервые дурная привычка стала пригодной к совсем не дурному делу. Бродя по сырому лесу с огнем в руках, я вышел на большую поляну, аромат которой закружил мне голову. Спичек оставалось совсем мало. Осветив местность, я понял, что стою на больших красных ягодах. Онемев от счастья, я сразу же бросился собирать ягоды. Набирав полные карманы этой прелести, я усаживался на хвойное одеяло под широким деревом и, чавкая на весь лес, съедал всё, что превращало мои карманы в пузатые мешочки. Мне казалось, что ведра самых больших ягод мне будет мало, чтобы насытить свой голодающий желудок. Липкими от сахарного сока руками я буквально с палочками и с листочками рвал чудесные дары природы и совсем забыл про своих родителей. В мокрой до ниточки одежде, с липким ртом и грязными руками так и уснул я под деревом. В этот момент я почувствовал себя самым счастливым маленьким человечком на свете. Под утро, когда солнышко уже успело высушить мои вещи, я открыл глаза и почувствовал, что сотни, а может быть и тысячи мурашек, пробежали по моему телу. Я вспомнил про родителей и про то, что не был дома целую ночь. Идти домой было страшно. Меня держали за руки чувство вины и стыда. Сердце вырывалось из души, состояние которой оценивалось как полет в невесомости. Я замер. От конечностей, вверх смакуя, приближался жар. Опустившись на колени, я понял, что не могу двигаться, и упал на распаренную солнцем землю. В голове перешептывались какие-то голоса. Кажется я потерял сознание.
Миллионная моя роль. Устало, но в то же время всё быстрее и быстрее цокают часы, висящие на стене. В груди, копирую ритм шестерёнок, колотится сердце. Тело ещё дышит и от изнеможения пытается протолкнуть слёзы боли, отчаяния и любви ко всему тому, к чему я успел прикоснуться. Надо мной открывается синее небо, переливающийся кровью закат и удивительное новое чувство, которое помог мне открыть художник.
Черный, очень дорогой праздничный костюм, невероятно большое количество алых и светло – желтых цветов. Веселье, очаровательные улыбки и день, ползущий с востока на запад, как – будто тянущий за собой всё страшно красивое или ужасно страшное, что спит в прекрасном. Глаза полные удивления, таинственного разочарования и боящиеся света, постепенно поднимают уснувшие в ароматах роз, тяжелые веки. Тяжело, больно и страшно подумать, что всё это создал творец со своей любопытной и как – будто прогорающей через песочные часы душой. Страшно от того, что когда – то раньше ты был гением, а теперь ты не гений. Ты художник. Просто художник. Так тяжело вздохнуть, когда из под собственных желаний крадут всё, что ты созерцаешь и к чему почти уже привыкаешь. Как глубоко ты понимаешь своё обращение и возносишь его к небесам. Ты веришь в то, чего не видел и создаешь то, чего не увидит простой человек. Ты чувствуешь, как тяжело произнести слово любовь, когда через мгновение ты осознаешь, что это просто помешанная жалость или привычка.
Больно видеть, когда художник - творец иного мира, иного представления о сущем, рвёт величайшие шедевры, отдавая идею почти не несущей представления жалкой душе, собирающей эти краски и выливающей из них свои, перетертые картины, а вместе с тем люди придумывают что – то новое, соскребая, то с одной тарелки, то с другой. То, что запутанный от собирательств народ в силу своей неспособности принимает за дар, светлая и вырывающаяся из старого в новое время душа переносит наглую и бессмысленную издевку…
И вот уже открыв рты и поражаясь, как всё это прекрасно, мы ни на миг не можем представить, как болезненно издевательство над картинами. Теперь подсовывая красные полотна, каждый раз горячее и горячее, художник искренне почувствовал себя гением, который лепит души под диктовку самого же себя….
Странно, что я проснулся на этом моменте....и увидел следущее:











Двери в рай были ещё заперты. Шёл не совсем приятный дождь и мочил мои густые волосы. Природные явления так и норовили ежесекундно напоминать о себе. Передо мной только зеленая поляна и блуждающий белый горизонт, который не заканчивался и не начинался. На заднем плане моего сознания был слышен звон колоколов, пробивающийся, откуда–то снизу. Позади меня высокие, деревянные двери, обвитые уже высохшим вьюном и напоминающие две больших скалы. Казалось, что через миг они упадут на меня, но страшно было и без этого. В голове рождались вопросы, почему здесь нет никого кроме меня и почему двери заперты? Может, все уходят на обед или на чтение молитв, перед каким - то мероприятием, а может, все избегают встреч со мной? Но почему же тогда я здесь? Это была лишь меньшая доля моих вопросов. Глаза уже привыкли к яркому свету, который совсем кажется, не имел источника, но сильно прибавлял своей ярости. Мои ноги совершенно расслаблены и кажется, что под ними нет твердой, уже привычной поверхности, на которой я бы мог, как в прошлой жизни отбить чечетку. Хотя сейчас даже при всем своем безграничном желании и возможности я бы не смог этого сделать. Я стоял без какой – либо обуви на ногах и был похож на бездомного оборванца. Всё очень загадочно и интересно, но всё как будто бы, так и должно быть. Уже не первым любопытством для меня, стали мои карманы, в которые я ни как не мог засунуть руки. То, что я обнаружил далее, заинтриговало и испугало меня не менее. Я был одет не в своей повседневной одежде, а в совершенно не знакомом мне порезанном костюме. Но всё так же, не переставая кружила мне голову самая интересная загадка, почему мне до сих пор не открывают ворота?
Всё это время дождик шел в одной поре. Мне казалось, что кто – то специально проверяет меня на выносливость и терпеливость. Думая об этом, я еще активнее стал оглядываться по сторонам и увидел невообразимо большие, длинные и уходящие высоко вверх ступеньки. В голове на сей раз мелькнула лишь одна мысль: «первое испытание я прошел». Ноги сами повели меня на широкую лестницу. Направляясь прямо к ступенькам, я шел довольно долго, и ничто не хотело сближать меня с этим возвышением. Теперь я понял, что хаотично мелькнувшая мысль была не только моей выдуманной, но и читалась тем, кто меня здесь ждал. Это очень сложно, думать только о хорошем и мыслить так, чтобы ту ерунду, выдуманную тобой мог оценить читатель твоего подсознания. Теперь, когда я уже знал это, я невольно стал думать всё больше и больше, отгоняя плохое и оставляя только хорошее, светлое разнообразие моих рассуждений. Я предельно точно и искренне внушил себе, что мне страшно и в этот момент передо мной снова появилась лестница. Принцип действия понятен, только об этом лучше не думать. Вверх по ступенькам переглядываясь, смотрели чьи - то полупрозрачные лица. Такого смущения, как сейчас, я не чувствовал даже тогда, когда все мной собранные ягоды для родителей съел сам. Я успокоил своё слишком частое дыхание и пошел, делая шаги всё увереннее и смелее. Больше бояться было нечего. Шаг, еще шаг, так близко казалось, вечность. Следуя за мной, лестница исчезала и обратной дороги уже не было. В ушах запела скрипка. Она перебирала струны и двигала свой смычок с каждым мигом быстрее, как - будто я приближался к финалу. Каким – то образом передо мной появилась чудесная сияющая книга.
Её предназначение было мне совсем не известно, и я не понимал, почему она вдруг выросла передо мной. А может она вовсе не для моего просмотра? Всё это конечно прекрасно! Я чувствовал себя даже лучше, чем когда – либо чувствовал на земле, но потерянность, в которой я оказался, создавала ощущение беспокойного сна. Сна, в котором проходит вечность с бессонной ночью. Буквально вылавливая строки из своей головы, получилось почти точное описание того, что окружало меня.
Бессонная ночь, волнения, чувства,
Луч света немых фонарей.
Бессонная ночь не удержит поэта,
Во мраке мелькающих дней.
Бессонная ночь принесет мне оттуда,
Минуты, часы и года.
Когда буду, счастлив я вечному чуду
И вечностью стану когда.
Бессонная ночь шепчет ласками ветра,
Невнятную тихую речь.
Без сна круглый год едет жизни карета,
Которую надо беречь.
Бессонная ночь, как не спящее диво,
Лишь слышно биенье сердец,
Ты пляшешь, поёшь и бежишь торопливо,
Когда наступает конец.
Бессонная ночь,
Ты в раздумьях купаешь усталые чьи – то глаза,
Ты хочешь помочь, ты от боли спасаешь,
Пытаясь нам что – то сказать.
Бессонная ночь,
Маски сна, одевая, ты, будишь на пике страстей.
Бессонная ночь, ты заразно зеваешь,
Но спать не даешь столько дней.
Бессонная ночь, под своим покрывалом,
Ты прячешь железа накал.
О. чудная ночь, ведь над острым кинжалом
Я всю эту жизнь пролетал.
Пройди, убеги и начни всё сначала,
Мы скоро увидимся, жди.
Как лодку свою ждут терпимо причалы,
Так ты поскорей приходи.

Я почему – то каждую минуту был уверен, что сейчас проснусь и всё это тайное чудо, все загадки и задачи стоящие передо мной просто исчезнут. С одной стороны очень хотелось этого, а с другой тянули за рубашку моя совесть и любопытство, которое так хотело посмотреть книгу. Если это сон, то я проснусь, и буду жалеть, что не открыл, что не прочёл ни строчки из книги. Ни каждому и ни каждый раз приходится такой счастливый случай. Я стоял перед золотой книгой и просто смотрел на нее. Руки, наполненные свинцом, так и тянулись открыть это сокровище. В это время лестница, следившая за моим передвижением, так же исчезала и догоняла меня. Теперь думать было просто некогда. Я быстро открыл книгу и все как – будто замерло. Исчезли прозрачные лица, находившиеся вокруг меня, перестала исчезать лестница, и покалывание в моих руках стало приятным. Первая страница открытая мной представляла собой аккуратно расписанную мелким подчерком белоснежную поверхность переливающегося неба. На ней максимально приближенно друг к другу расположены фамилии и имена людей. Их было так много, что мне казалось, они просто мелькают передо мной и позади меня. В течение часа я пролистывал книгу и уже окончательно был убежден, что на каждой странице её были расписаны только имена каких – то людей. Не было смысла пролистывать всю книгу, ведь сюжет был достаточно ясен и предсказуем. Я закрыл книгу и секундой, подумав о своем дальнейшем походе, заметил, что лестница, которая была под моими ногами вот – вот исчезнет. Теперь было ясно, что, по-моему, здесь ничего и никогда не будет. Это было сигналом на очередное открытие книги, которую я так упорно листал сухими пальцами рук. Открыв книгу, я совершенно случайно попал взглядом на чудесную страницу, которая будто обвеяла меня холодком и таинственным ароматом, пытаясь усыпить меня. Я оказался прав. Через неизвестный мне промежуток времени я открыл глаза. Не было ничего странного, ничего не изменилось, просто я лежал на боку, а перед моим лицом маячили и тихонько топали две тоненькие ножки, обутые в перламутровые сандалики. Владелицей этих сандаликов была милая девушка. Она сидела на маленьком стульчике и что – то вязала, напевая при этом чудесную песенку и притоптывая ножками около самого моего уха. Её глаза сияли голубым светом, на коленях лежали словари, а платье, одетое на ней, буквально само бережно и мягко укутывало её нежное тело....