На двухсотлетие.

И в самом деле, что от мира проще…

Печальный ветер и печаль осенней рощи.
Жизнь облаков на дно возьмёт река.
Текут они, плывут неведомо куда,
В уставший океан, откуда нет возврата,
Где Царской дочери на берегу - расплата.
Там смоет след упрямая волна,
Лишь Посейдону вольнодумная жена.

Не получается !
Хоть лоб разбей о скалы, живых, как дуновение, стихов
Разбей врагов, накинь покров, улов, оков, готов, из снов
Всё получается не точно и не ловко.
И расплывается чернильным батогом –
Его уловка.

Он был мистичным, юным, некрасивым.
Страдал, пытался Даром превозмочь
Всю глубину ему дающей, жадной силы,
Но слишком жарко, слишком некому – помочь.

Вот если бы они сошлись – два солнца, две вселенной.
Что стало б? Взрыв невиданных страстей –
Соревнованье…
Иль тихое сиденье друг о подле друга.
И в целом мире только Мойка Без Наташи.
И Кабинет с пощадой, и бумаг маранье…

Искали смерти? Что за форменная глупость?
Как будто гений - недочеловек…
Я утверждаю Фатум как случайность,
Божественный, и не прощенный мной, огрех.

Потом опять – была. Была одна попытка.
Поэты гроздью виноградной на стене.
Он распластал Есенина, Цветаеву,
И Мандельштама с Маяковским –
Поцелуй во тьме.

Так не пора ль остановиться.
Наш Бог, нам не дарующий стихов.
В небесном храме хорошо, но нам упиться
Зажженным факелом - десницей,
И холокостом Евхаристии из рвов.

Но всё же, ты дарил прикосновеньем.
И каждый вечер, как ребёнок,
Сходишь в мир.
Ты нелюдим, непознаваем, нечитаем.
И мы - твои, на папертях скорбим.