Воспоминания монахини Новодевичьего женского монастыря.

Бог, который нас создал без нас,
не может спасти нас без нас.
Паскаль
Секлетиния я и задумала это писанье,
Чтобы всяк был готов не склониться под гнетом судьбы.
И на чаше весов, между мудростью и любованьем,
Принимал свою сущность, смиренно оставив мольбы.
За зеркальностью пышной стоит у венца обреченность.
Как древесные угли, непрочны и чувства людей.
К смене света на изгарь, отнюдь, не почуяв готовность,
Оказалась, внезапно, и я промеж вмерзших жердей.
Был отец мой в тот год пехотинцем в карательной части,
А дела государя несли токмо смуту и страх.
После смерти, оставив лишь крест православный да пясти,
Царь могилы припас и кормильцам в окрестных домах.
Открестились друзья, что так часто в наш дом наезжали.
В обветшалом именье осталась я, вскоре, одна.
А, покуда, гостейников с почестями приближали,
Подступали нещадные каменные времена.
Я, по милости божьей, из кружева жизни и крови
Улизнула, насилу, вкусив и чуму и войну.
И на Яике, где был подъяремный люд наготове
Учинить необъятный костер. На Дону шла ко дну.
Выбиваясь из сил, добралась до Москвы. Хворь и голод
Настигали меня, затрудняя мучительный путь.
И никто не пустил на порог. Отчуждение, холод.
Лишь в моленьях найдя утешенье, познала я суть.
Претерпев мыслей мрак, без поддержки, без веры, без крова,
Обратилась к игуменье с просьбой принять в монастырь.
Постриг был совершен в Новодевичьем. Каждое слово,
В лад с твердыней духовной, в моленьях вверял мне псалтырь.
Бестелесной душой обрела я плоть новую в камне.
Он весьма некрасив, но смиренье внушал так легко.
Здесь под панцирем жизни условность была не нужна мне,
Срок прожившей свой в келье, вдали от мирских ярлыков.
Солнце ль жарко палит, льет ли дождь, или град бьет нещадный.
Все как отзвук прожженной земли и горнил медных труб.
Век отшельничества был отпущен судьбой мне изрядный.
Принимаю его, не сронив горделивых слов с губ.