У моей девочки глаза цвета берлинской лазури

У моей девочки глаза цвета берлинской лазури.
Она не очень красива, умна, вечно роняет си-диез с партитуры.
Она не завивает ржавые кудри.
Она не пьет пиво и мальборо тоже не курит.
У девочки глаза, как две фары, - Берлин в синей глазури.

Моя девочка любит животных, но они не любят ее:
-руки вечно в царапинах, в ссадинах шея, ключицы, лицо;
В каждом бродячем псе она ищет себе плюшевого кота,
- утащить домой, накормить, взлохматить шерсть, представить друзьям
но пес-то понимает, что хозяином будет он, а не она.
Волочится хвостом в сторону юга. Моя девочка снова одна.

Ряд мусорных баков – экран из окна.
О, эти грязные, металлкороба! Хранители тайн и полиэтилена, они даже знают, с кем спит с пятого Ленка;
а моя девочка знает, что, когда все закончится,
ее положат в такой же точно, перекрестят и не поморщатся.

Сейчас моя девочка красит веки в аквамарин,
ресницы - в бирюзу, чтобы сплошная синяя синь:
в высвете света ее вены, как паутина,
Белейшая калька кожи, тушь на ногтях; я говорил, что общежитие хуже коммунальной квартиры?
я жду ее у подъезда; она выключает комп - обрывается Паганини;
вмятины ее каблуков на лестничной клетке:
она извиняется - ее колготы в зацепках.

У нас есть стратегия и план – она целует меня до утра.
До рассвета над Мальтой или Копенгагеном где-то.
потом мы несемся за пределы этой планеты.
Я верну ее к утру, мою прусскую синь, на пальто ее оседает звездная пыль;
сапоги стерты об кольца Сатурна, она устала, а вставать к первой паре.
Она забывает меня, как только я ухожу.
в 7.35 хочет курить, но понимает, что ей не к лицу;
грязные сапоги стоят у порога, с них натекла огромная лужа –
она снова гуляла во сне. Или хуже?...

Руки пахнут волчьей шерстью и летом.
Ей всегда говорили, что она с приветом,
когда консерватория, а не истфак. Когда джин-тоник, а не коньяк.
Моя девочка всегда одно из двух:
или чисто-платоновский, идейных дух.
Или.

Мне-то что.
Я в Берлине

2015