Сирота

Глава девятая

Манятка - Маня - Маша - Мария

Итак, ничего не предвещало беды.
Как всегда, Маша подоила корову Зимку.
В этих таёжных краях жили не только люди, но с ними бок о бок, в стайке, существовала всякого рода живность: коровы, свиньи, олени и птицы - курицы, утки и даже перепела.
Зима доходила до сорокоградусной отметки, а лето, хоть и короткое по своей продолжительности, тоже не уступало зимним холодам и часто могло «переплюнуть» зиму, и в июле, на термометре, показывая, сорок пять плюс. В летнее время река Печора была спокойной. Её берега были красочно обрамлены, как неким венком, тёмно-голубой хвои, которые равнодушно смотрели на плавно текущую воду опекаемой ими красавицу - Печору. Самыми дорогими в этих краях были залежи драгоценных и не драгоценных камней.
Даже не задаваясь целью их поисками, можно встретить, валяющимися под ногами, разные корунды. Человек не придавал им значения, если только не был профессионалом. Специалисты, знающие толк в камнях, разумеется, никогда не проходили мимо сиреневого, отливающего синевой, аметиста. Камень валялся, как обыкновенный шпат. Но промыв и прочистив его, на спиле он показывал свою, как весенняя Луна, не зависимую в цветовой гамме красоту. Аметист - это что? А вот вписанные изумруды в кристаллы кварца так и напоминали вечно зелёную тайгу, где скрипели, сосны, плакали янтарными слёзами ели и пихты, и мягко шелестела своими ранимыми иглами лиственница. Среди всей беззвучно красивой природы, всегда гордый, и не зависимый ни от кого и ни от чего стоял у дороги кедр.
Вспомнив, что скоро, уже через неделю, наступит Святой праздник Пасхи, Маша подоила корову, охапками натаскала во времянку - избу дрова, чтобы вечером придти из леса, и можно было в темень не заниматься этим тяжким и каждодневным трудом. Двадцать раз спустилась к реке, и наносила воды. Её хрупкие девятилетние плечики держали коромысло, на котором висели цинковые вёдра, вместимостью по десять литров каждое. В одну ходку на реку - чан наполнялся двадцатью литрами речной, как будто колодезной, кристально чистой, как алмаз, водой. В итоге, только в утреннее время Манятка наносила четыреста литров воды, чтобы хватило до её прихода из тайги, когда она на своей худосочной спине принесёт вязанку с лапками из пихты.
-Мам! Можно я надену новые валенки, - трепетно со страхом спросила Маша.
-Чего, чего? Как будто не расслышала Ульяна просьбу падчерицы.
-Дайте мне, маменька, новые вальки. Старые у меня уже совсем не годные, проносились с носков, и «каши» просят. Даже по посёлку хаживать холодно. А тут тайга? Там и снега по ягодицы. В посёлке по тропкам и дорожкам ходишь, так и то снег в валенки вползает ледяными сосульками.
-Закаляйся! Ничего страшного! Я, бывало, в войну в кирзовых сапожищах по траншеям и окопам раненых на своих закорках вытаскивала.
-Так это война. А тут тайга. Может, у вас там можно было где-нибудь и согреться? А в лесу, как я согреюсь?
-Война это что? А вот тюрьма! – взяв папиросу, натолкав в картонный мундштучок ваты, - большинство женщин в то время курили именно так, - и это считалось хорошим тоном, когда как мужчины от «Беломорканала» втягивали дым табака без всяких ухищрений – смачно затянулась, и продолжила сказ. Там, за проволокой, а она под напряжением электричества, впрочем, что ты смыслишь в этом, гадкий сирота – утёнок? Посадила я вас на свои плечи. Не свалить вас! Не ровен тот час, когда я изрекла слова, будучи на войне, а потом и тюрьме: «Если вернусь с войны, буду есть одну картошку в мундирах, и возьму на воспитание троих сирот!» Почти такие же фразы она говорила своим подругам – сидельцам по камере.

Продолжение...