В твоем раю

Милой и бессмертной группе учащихся на фото рядом с Олей (Кольчугино, 1977, июль)

Ах, травиночки и былиночки,
плач мой давешний по тебе.
Ученица такая милочка,
и воюю я по судьбе.

И природа и сторож маленький.
Фотографочка от него.
Гитарист ну такой удаленький,
что не слушали вы его.

Где я в день тот ходил по острову?
Где я прятался от любви?
Напевал без гитары созданно
8 песен про селяви.

И на лыжной ли базе домика,
или просто в кортеже дач,
но поэта пленила Оленька,
в неких лодочках неудач.

И улыбка у ней - германская.
И опасная, господа.
Зачесал бы здесь репу в Австрии
муж Амалии Ренге - да.

А подруги ничё не видели.
И мальчишки смеялись так,
что ботаника и обидели,
словно он подарил тот лак.

Нету лака теперь, он выдохся.
И улыбки подобной нет.
Если Инна, грустя на выпасе,
нежно шаркает в кабинет.

Лера в школу, на танцы праздные.
Дома пусто и хорошо.
Если только поэт бы здравствовал,
если б только опять нашел

ключ к подворью того Кольчугино,
где блистала в тени подруг
не жена и не дочь Предчувствия,
что опять мы легли на круг

"Самоцветов" по старой лавочке.
Или "Пламя" опять зажглось.
И Олегу родимой мамочки
не хватает в Москве, небось.

Да и нежность моя исхоженна,
так привыкла: избаловАл.
Вот и стала теперь заброшенна,
как дневальный на тумбе-трал.

Таня знала, что Оля - сдержанна.
Галя с Ниною - словно дождь.
И мальчишки гудят рассерженно,
ибо к Оле едва ль придешь.

Не приду к ней и я.

"Уматывай,
ты воюешь за чепуху!
Не предам я тебя, солдата, блин,
ни с поэтом, ни котелку!.."

Ой, да пусть все живут и телятся.
Да и клика пускай живет.
Что же с Настей Смирновой сделается,
если я написал вперед.

Обгоняю я время доброе.
И в он-лайне дышу тобой.
Ты привыкла общаться с кобрами,
что зависимы - вразнобой.

Толерантность твоя - разбужена.
Если даже любимый - пал.
Ты схоронишь меня до ужина,
поминая про тех амбал.

И спасибо. Живу - не жалуюсь.
Всем доволен теперь навек.
И прости, что мешал, пожалуйста,
отзываться толпе коллег...