Душа мне моя не даёт покоя:
Всё рвётся из клетки вырваться вон,
Кричит: «Давай! Не жалея силы,
Играй, фальшивь, мой плохой саксофон!
А помнишь, когда-то ты гордо сказала,
Что души гнилые ты можешь узрить?
Так как же, владея столь мощной защитой,
Ты гниль умудрилась в себя пропустить?
Так ангелом падшим ты будешь томиться,
Цепью моей одержима навек!
И тьма в твоём сердце – твоя же темница!
Тебя больше нет – ты гнилой человек!
Зачем ты руками прикрыла уши?
Уважь же меня! Я с тобой говорю!
Нет-нет! Дорогая, ты только послушай!
Я лишь на секунду тебя задержу.
Мне слёзы твои, как живая влага.
Мне крики твои, что Эвтерпи песнь.
Плачь! Кричи! Ведь тебя не узнают
И имя твоё не успеют прочесть!
Смотри! За окном – там уж ночь разгулялась,
Тенью окутав заснеженный двор.
А ты, как безумная, смотришь в воздух,
Ведя с ним свой глупый, пустой разговор.
О, нет! Что я слышу! Постой! Это правда?
Тебе одиноко?! Неужто! Не лги!
Ты вовсе забыла про тьму в своём сердце!
Родная, поверь мне, ведь вы не враги!
Когда тебя бросят, растопчут, забудут –
Тьма в твоём сердце останется в нём.
Твой верный, сильнейший, надежнейший спутник,
Что душу согреет лести огнём.
И ей не нужны ни постель, ни яства,
Ни ветер осенний, ни шелест листвы;
Она будет рада сопливой мысли,
Что ввек не покинет твоей головы.
И с мыслью этой под руку шагая,
Вы вместе взлелеете дьявольский плод:
Ещё одну сгнившую с корнем душу,
Ещё один дьявольской песни аккорд.
Влачи своё жалкое существованье!
Играй и фальшивь мой плохой саксофон!
А я подожду, и наступит время,
Когда я из лап твоих вырвусь вон!»
Душа замолчала. И в спальне так тихо.
И дремлет во мне мой взбешённый зверь.
Я выбрала между зерном и гнилью.
Восславься, поэт: это – новая дверь!
Заря голубая влилась сквозь окна,
Нагнав на поэта тоску и сон.
Он в дрёме давно, но он всё ещё слышит,
Как тихо фальшивит его саксофон.
|