Здесь больше не царствовали чемоданы,
Вокзал не раскатывался. Все мокло, а мы
Сидели в купе и водили за нос
Тучи за полупрозрачными стеклами.
Тоскливый и пыльный прицепный вагон,
Казалось, по-песьи чихнет, только кап еще,
А капли крупнели и брали разгон,
И где-то Перун грохотал в свое капище.
Но если вагон был железом обут, то
Число их едва доходило до ста, точно
Не щедрились сцепщики, думая будто,
Что этого будет с лихвою достаточно.
С перрона толкалась толпа и, схватив
Зонты, не взирала на мокрых разносчиков.
Шарахался где-то локомотив,
За станцией пряча колес своих тощий ков.
На рельс возвращался утраченный лоск, и
Гордился и пыжился, вился и значил: Аз
Есмъ путь! Сырели стальные полоски,
И крыша вокзала в окне обозначилась.
Покуда купе уподобилось комнате,
Покуда же тщилась тень сделать сохатого я,
Локомотив выкинули пинком на те
Стальные полоски, и несся, взгрохатывая.
Оконная штора была цвета brune,
Задвижку заевшая и стертая начисто.
На рельс села рифма, и мудрый Баюн
Решил, что во мне говорит пастерначество.
Не спорю, оно. Лес кутался в фетр, а мы
На шпалах, визжа, умывались то росами,
То крылья сушили дождливыми ветрами
И путь преграждали торосами.
|