Я не вернусь.

Мой мир окрасился кровью, запекшейся под ногтями
и свежими трупами павших в бою на моей стороне.
И я бы давно вернулся, да только уже не тянет
на озеро прошлых жизней, что полно до дна монет -
ключей к отворенным ранам и сносок к забытым клятвам,
что даны за черной взвесью далекого рубежа.
Прочерченное сквозь вечность становится невозвратным,
тропинку заносит пылью и в общем ее не жаль.

Я никогда не вернусь к тем мелодиям сбитых песен,
где по-междустрочий прошелся пробитый по крыльям сон.
Я никогда не вернусь - пряный вкус их стал пуст и пресен
буквально за пару мгновений, и ядом - за пять часов.

Я не хочу вспоминать, отец, я привык полагаться на слово.
На нить путеводного слова, что ранее было - все.
Скажи, отец, почему же мне снится снова и снова,
от проклятой ночи вечность мне снится, что я спасен?

Я никогда не вернусь, мне больше некуда возвратиться
и залпом последним срезало и память, и путь домой.
А над головою кружатся черные, чтоб их, птицы.
А небо белое-белое дальнее холодно и немо -
по нему не прочесть, проследив по звезде, ни посланий, ни откровений.
Отец, я четырежды умер в пути, но служил тебе как умел.

Белое небо вливается пламенем и потечет по венам,
чтоб в трещинках на пересохших губах обратиться в сорбит и мел.
Я никогда не вернусь, ведь я пал, и, похоже, уже весь вышел,
не хватит ни силы подняться опять, ни надежды в моих сердцах.
А страшное небо все тянет насквозь ароматом созревших вишен,
но я не вернусь, потому что сломался, дойдя почти до конца.

Я не хочу вспоминать, отец, я привык полагаться на веру.
На что полагаться прошитому выстрелом кроме нее еще.
Птичьи росчерки, черные точки на небе горящем в белом.
Так почему мне от проклятой ночи,
целую вечность от проклятой ночи
все снится, что я прощен?