Марабу

Лежал в гробу усталый Марабу,
и, щелками нелепых, птичьих ушек,
он слышал милионную толпу
при жизни не доеденных лягушек.

Лежал пернатый, мял свои бока,
и знал, что возродится человеком
(желательно французом), но пока
он мирно разлагался до молекул

и слышал, как зеленая толпа
рыдала и молилась повсеместно
под пенье лягушачьего попа,
под музыку военного оркестра.

Зачитывались тонны телеграмм -
скорбели все профкомы и месткомы.
Рыдальщицы ходили по дворам,
портреты выставлялись на балконы,

и девы пили яды, голося,
и с вечера, в большой, центральной луже,
шла запись в закадычные друзья
почившего парниши Марабуши.

О мертвых, разумеется - табу,
но пусть ему как следует икнется:
лежал в гробу веселый Марабу,
с улыбкою проклятого гасконца.