***

Мне приснился нелепый, чудовищный сон.
В темных грезах ночных мне приснилась любовь.
В перепутьях пространств и на стыках времен
Не отыщут подобных диковинных снов.
И в чудовищном сне (или в пьяном бреду?)
Вдоль пустых коридоров тебя я веду.
Потолок высоко над твоей головой.
Мы одни. И безмолвный безликий конвой.
Гулким эхом шаги наши где-то слышны,
Нежно-матов твой профиль на фоне стены,
Белоснежна рубашка (в клочки - воротник),
В волосах твоих лунный запутался блик...
Ты храбришься. Подчеркнуто твердо идешь.
Ты боишься, и тщетно скрывать эту дрожь,
И мальчишеской шеи лебяжий изгиб
Говорит мне так ясно, что лебедь погиб.
Как ты сладок сейчас, сероглаз, белокож,
На кого-то из древности страшно похож...
Но холодная сталь чутко спит в кобуре.
Ты, как древние, тоже умрешь на заре.
Двор. Пустырь. Твой тоскливый, потерянный взгляд.
И стена. И шеренга безликих солдат.
Взмах руки, как лавины, катящейся с Альп,
По команде моей дружно грянувший залп, -
И любуюсь сквозь выстрелов тающий дым
Сползшим вниз по стене стройным телом твоим.
Отпускаю шинельный казарменный строй
И любуюсь, безумно любуюсь тобой.
Кровь на землю из ран потекла, горяча,
Как осколок крыла, кость худого плеча.
И, не глядя на небо, где зреет гроза,
Я целую твои восковые глаза,
Словно крылья подбитых трепещущих птиц,
Глажу черные стрелы роскошных ресниц.
Кровь из ран так на белом красиво красна...
И, дрожа, просыпаюсь от жуткого сна.
Слышен шорох минут, улетающих прочь,
Где-то крик петуха - наступает восход.
Ах, чего не напутает мутная ночь,
И чего не споет колдовской черный кот!
И давно Афродитиных огнь алтарей
Принимать отказался моих голубей.