ТРИ ДНЯ ДОЖДЕЙ (ДЕНЬ ТРЕТИЙ)

...Анкара, Анкара, ты почти Ангара,
что бежит от Байкала, как Нил от Каира.
Так легко, невозбранно, как росчерк пера
Клеопатры - рабыни страстей и рубина
на своих, а порой - на стальных, как игла,
что кололи невольниц за их бестолковость,
и невольницы, сразу забыв про тела,
отдавали всю душу экстазам любовниц.

А любовницы были - не лесби-панель,
не-одно-потому-повторим-и-обратно,
там мужчиной бы стал даже сам Паганель,
а уж это монах из монахов, понятно;
камасутра - в сравнении с Клео - дуршлаг,
на какой макароны - и то не откинешь,
потому что НЕ ЭТО вершит каждый шаг
в приближении к истинным стонам богини.

Что же можно еще было изобрести?
Как же можно еще исхитриться - а надо ль?
Понимаешь, там было иное ПРОСТИ,
чем сегодня сказал бы Нью-Йорку Анадырь,
там всё строилось не на извивах телес,
не на грубом усилии стать кем-то большим,
чем реально являешься в страсти и без,
но на самом конкретном присутствии Божьем.

Ну а это экстазы иного гудка,
энергетики, времени, места, напряга,
там нектар источал даже нерв языка,
и лилАсь из тебя драгоценная влага.
До потери себя как себя, как своей
примитивной гордыни и глупости в неге,
и со временем всё становилось сильней,
а не падало тут же, как руки калеки.

...Я увидел тебя в аудиторском сне,
ты бежала навстречу, и как мы обнялись...
Я уже и не Чехов в своей ЛопаснЕ,
и не Кафка сомнений в сгорающей яви-с.
Я уже равнодушный холодный педант,
Терминатор Т-1000, но без убийства,
ну а в принципе тачку вожу в аккурат
как бы Шварц не сумел, потому и влюбился.

И костюм полицейского мне подошел,
и былой драндулет заменил на иной я,
остается управиться с выставкой жён,
ибо мне это ныне не так уж и больно.
Растекусь - соберусь. А расплавить меня
крайне сложно теперь, я научен ошибкой.
На ходу остановим не только коня,
но и вашего мэра с казенной машиной.

Я теперь понимаю, как нужно писать.
Я увидел воочию таинство цвета,
если хочешь, то можешь в глаза мне сказать,
кто тебе неугоден под маской соседа.
Я ли не прокачу бедолагу любви
в грузовой и такой ненадежной кабине,
ну и пусть над тобою поют соловьи,
ну и пусть тебя любят, как прежде любили.

Мне до лампочки. Честно. Корректен и прям.
Не трясусь над собой, объективен в оценке.
В достижении цели вынослив, упрям
и не вижу себя ни в богеме, ни в церкви.

Элитарен. Один. Словно пушкинский царь
из стихов о поэте, когда он поэтом.
Впрочем, что же: пускай графоман или псарь
или даже пахан Магадана с букетом.
Хоть горшком назови или в печь посади,
я себя закалил, воспитал и на флэшке
обновил все программы, поэтому бди,
если вдруг под окном запоет "Сыроежкин".


1 июля 2014